Книжное дело
Шрифт:
Смирной быстрым шагом проследовал в митрополичьи палаты, на ходу взъерошил волосы, у входа ускорился до тяжелой рыси, вломился в дубовую дверь, сшиб монашка-привратника и, голося «слово и дело», полез во второй этаж. Когда он добрался до входа в домовую церковь митрополита, на нем уже висело трое черноризцев. Только грозный рев о государственной безопасности, скором пришествии Антихриста и личной договоренности с Макарием урезонил стражу. Мелкий монашек побежал доложить о посетителе, двое других уговаривали отдать меч. Не входить же в церковь
Федя вынул меч из ножен, сунул его одному монаху, ножны отдал другому. От вида крови ребятам стало дурно. Они попятились к узкому окошку — за воздухом. Тут выскочил малый. Он хотел сказать, что отец Макарий не помнит никакого Смирного, а о смирении народном молится ежечасно, но Федя оттолкнул его и вошел перекрестясь.
Макарий стоял на коленях и стонал. Казалось, святой отец в голос скорбит о грехах российского народа, о нелепой войне, о падении нравов, о нелюбознательности и невежестве паствы. Но нет, престарелый митрополит страдал от боли в коленях и позвоночнике. Под колени ему подложили мягкую подушечку, но из-за Федькиного вторжения уже 5 лишних минут не поднимали с колен, и старец терпел огонь в суставах и кол в пояснице.
Федор сразу понял страсти Макария, решительно приблизился, взял владыку за подмышки, поднял на ноги. Потом уж сам присел на колени, поцеловал сухую руку, пробормотал нечто приличное моменту, встал и склонился к глухому уху.
Однако, старец вопросов не принимал, водил глазами по сторонам.
«Сесть хочет», — понял Смирной.
Подтащил тяжелое кресло, под локоток усадил митрополита, стал смотреть на него умильно.
Наконец, старик отдышался и собрался вздремнуть, но Федор освежил его дилеммой:
— Скажи святой отец, кто Господу мерзее: еретик Матюха Башкин или приблудные печатники? Как их там?…
Макарий не ответил, но глаза его оживились. Не то чтобы в них вспыхнула искра ненависти, наоборот, — проявился какой-то добрый интерес к теме. Так ветеран минувшей войны вспоминает бывшего врага, так тянется обнять его на юбилейной встрече.
— Помнишь, отче, когда Башкина судили, допрашивали и двух мастеров книжной печати, одного звали…
— Мстиславец… — Макарий кивнул и умолк, один глаза его стал прикрываться, другой засыпал остекленело.
— А второго как звали?
— Черт…
Федор почувствовал холодок в спине, — это мелкий монашек подслушивал в приоткрытую дверь и запустил сквозняк.
— … его знает, — добавил Макарий через два вздоха и уснул окончательно.
Сказать «черт его знает» в собственной домовой церкви митрополит Московский и всея Руси мог только в чистосердечном состоянии. Но разыскивать черта и спрашивать имя второго мастера не хотелось. Неудобно беспокоить высшие сферы по пустякам. Федор склонился к похрапывающему митрополиту и начал подсказывать путь:
— И тогда Собор приговорил отправить Мстиславца и этого, как его?…
— Хрена вареного, — улыбнулся Макарий каким-то своим, молодым мыслям.
— … Хрена Вареного, — согласился Смирной, — в дальнюю обитель Божью….
— Я-с-славо-с-с-кий монастырь… — Макарий опрокинулся на спинку кресла и распахнул беззубый рот.
«Ярославо-Спасский! Вот же хрен вареный! Опять скакать! Это будет… это будет полтораста верст!», — Федя пошел прочь.
У самой двери его остановил голос митрополита:
— И велено было не давать им чернил, сажи, воску и бумаги…
Смирной обернулся. Макарий сидел прямо и смотрел ясно.
— И хотели их трижды обречь смерти. Но я не дал.
— Кто хотел?
— Крестовы братья, сынок, крестовы…
Макарий завалился опять, а Федора потащили за рукав. Трое привратников, стуча зубами, бормотали, что пора ему почивать, как и всем тварям Божьим.
Федор кивнул, хотел идти, но монахи легонько подтолкнули его к окну, где в нише стоял прислоненный меч, похожий в лунном свете на окровавленный крест Страстей Господних…
В ту же ночь снова сидели с Прохором.
Прозвище печатника раскладывали по частям. «Мстиславец» — могло означать одно из двух — привязку к местности, некоему городу Мстиславлю, — на Юге их было несколько, — или принадлежность к дворне князя Ивана Мстиславского. Но последнее вряд ли. О мастерстве в боярском подворье было бы известно. С другой стороны, пришествие печатников с южных украин хорошо увязывалось с официальной версией башкинского Собора. По крайней мере, этот мотив успокаивал друзей: митрополиту Макарию слово не померещилось. Нужно было искать «Мстиславца». Место тоже было подсказано — Спасский монастырь под Ярославлем.
Федя настроился скакать сразу. Был у него отдельный интерес. Ярославль лежал на полпути до Белоозера, где проживала среди солнцепоклонников таинственная русалка Вельяна, первая подруга Федора.
Но Прохор остудил Смирного.
— Тебе ехать нечего. Там надо сначала все разведать. Давай Глухова пошлем.
Иван Глухов, ближний дворянин царя Ивана служил подьячим Поместного приказа и, казалось, должен был заниматься только бумажными делами — кто какими землями владеет, в каком родстве и на каких правах. Но Глухов частенько посещал царя — совершенно не по чину, ездил с какими-то личными поручениями, возвращался с докладом мимо родного приказа — прямо к тезке Ивану.
Уже через несколько дней Глухов и два его отрока — Волчок да Никита — скакали на Ярославль. Они были прилично вооружены, коней имели крепких, в поводу вели запасных с легкой поклажей. И было-то их всего трое, но лихой глаз из сосновой чащи отмечал главное — с такими лучше не связываться.
Два дня скакали благополучно. В первой половине третьего дня обогнули озеро Неро и проехали Ростов Великий. Вообще-то, в Ростове находился областной епархиальный центр, тут правил архиепископ Никандр, которому подчинялись все приходы и монастыри ярославских земель. Проезд мимо Никандра в его вотчину не вполне вписывался в этикет. Но, делать нечего, — выбирать не приходилось.