Княгиня Ольга
Шрифт:
Судя по сообщению Лиутпранда, император осознанно шел на риск. На византийских хеландиях (дромонах) обычно устанавливали по три сифона, причем все они располагались на носу судна. В экстремальных же условиях нашествия руссов решено было установить сифоны еще и на корме и по обоим бортам. Это сильно осложняло работу «сифонариев». Но только их опыт и мастерство могли принести успех.
Впрочем, говоря о нескольких «полуразрушенных хелан-диях», Лиутпранд, по-видимому, сильно сгустил краски. В столице Империи должны были находиться вполне боеспособные корабли и опытные мастера «огненного боя», а главное, значительные запасы «греческого огня». Дело в том, что император Роман как раз к этому времени договорился об отправке таких оснащенных «греческим огнем» судов в помощь итальянскому королю Гуго для совместных действий против арабов (отчим Лиутпранда за тем и прибыл в Константинополь), и, по свидетельству лангобардского хрониста, хеландии с «греческим огнем» стояли наготове, ожидая приказа к выступлению [46] .
46
Лиутпранд.С. 96. Об этом сообщается непосредственно перед рассказом о войне с Игорем («Роман тотчас же приготовил суда с греческим огнем…»), а сразу затем — о том, что греческие корабли прибыли к Фраксинету (южное побережье Франции), где «метнули огонь и быстро сожгли все суда сарацин» (Там же. С. 97). Военные действия у Фраксинета имели место уже
Власти Империи успели подготовиться к отражению нашествия. Когда в начале июня 941 года русские ладьи вошли в Босфорский пролив, им противостоял хотя и наскоро сформированный, но вполне боеспособный византийский флот под командованием патрикия Феофана.
Часть руссов высадилась на малоазийском побережье Черного моря и принялась разорять Вифинию (область на крайнем северо-западе Малой Азии, примыкающую к Босфору) и лежащую за ней Пафлагонию. Однако эффект неожиданности был потерян. В узкой же горловине Босфорского пролива численное превосходство русских ладей уже не могло иметь решающего значения.
Первое морское сражение между русскими и византийцами произошло 11 июня у маяка Фарос — вероятно, близ южного выхода из Босфора в Пропонтиду (Мраморное море) [47] . Здесь находилась старая, еще античных времен крепость Иерон, получившая свое название по святилищу, сооруженному, согласно легенде, аргонавтами, плывшими в Колхиду за золотым руном.
На стороне руссов, помимо численного превосходства, были быстрота и маневренность их ладей. На стороне греков — опыт и подавляющее техническое превосходство, тот самый «жидкий огонь», который и решил судьбу сражения. А еще — удача, благоприятные погодные условия, которыми греки умело воспользовались. На Босфоре далеко не всегда бывает тихо и безветренно. Но эффективно использовать «греческий огонь» можно лишь в безветренную погоду — как раз такую, какая выдалась в день сражения.
47
Точная дата сражения приведена в Хронике Продолжателя Феофана (Продолжатель Феофана.С. 175). В древнерусском переводе «Хроники Георгия Амартола» — 18 июня; в новгородско-софийских летописях — 10 июня; в «Летописце еллинском и римском» — 10 июля (Летописец еллинский и римский. Т. 1.С. 502). О месте сражения и о том, какой из двух Фаросов на Босфоре имеется в виду, см.: Литаврин Г.Г.Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 69, прим. 6, С. 114—115, прим. 5. Добавлю также, что арабский хронист Яхъя Антиохийский сообщает под 329 г. хиджры (октябрь 940 — сентябрь 941) о том, что «руссы сделали набег на Константинополь и дошли до ворот Акрубули на Хазарском море» (Розен В.Р.Император Василий Болгаробойца. Извлечения из летописи Яхъи Антиохийского. СПб., 1883. С. 059). Хазарское море — здесь, Черное (очевидно, включая Босфор и Пропонтиду), а Акрубуль — константинопольский акрополь, крепость недалеко от входа в залив Золотой Рог.
Патрикий Феофан лично участвовал в битве. Его корабль начал сражение и добился наибольших успехов. По свидетельству византийского хрониста, «первым вышедший на своем дромоне патрикий рассеял строй кораблей росов, множество их спалил огнем, остальные же обратил в бегство.
Вышедшие за ним другие дромоны и триеры (вид боевых кораблей. — А. К.)довершили разгром, много кораблей потопили вместе с командой, многих убили, а еще больше взяли живыми».
Личное участие в этом несчастном для русских сражении принял и князь Игорь. Его имя называет Лиутпранд, в сочинении которого приведены некоторые подробности случившегося (правда, итальянский хронист знает лишь об одном сражении между греками и руссами, и не вполне ясно, какое именно — первое или второе — он имеет в виду). По словам Лиутпранда, когда русские увидели в море греческие хеландии, «король Игорь приказал своему войску взять их (греков. — А.К.)живьем и не убивать. Но добрый и милосердный Господь, желая не только защитить тех, кто почитает Его… но и почтить их победой, укротил ветры, успокоив тем самым море; ведь иначе грекам сложно было бы метать огонь. Итак, заняв позицию в середине русского войска, они начали бросать огонь во все стороны. Руссы, увидев это, сразу стали бросаться с судов в море, предпочитая лучше утонуть в волнах, нежели сгореть в огне. Одни, отягощенные кольчугами и шлемами, сразу пошли на дно морское, и их более не видели, а другие, поплыв, даже в море продолжали гореть; никто не спасся в тот день, если не сумел бежать к берегу. Ведь корабли руссов из-за своего малого размера плавают и на мелководье, чего не могут греческие хеландии из-за своей глубокой осадки» {60} .
Русские ладьи укрылись близ восточного, малоазийского берега Босфора. Только здесь, на мелководье, они могли не опасаться тяжелых византийских судов с их страшной огненной «молнией».
Из показаний византийских хронистов (и следующих за ними русских летописцев), равно как и из сочинения Лиутпранда вырисовывается картина катастрофического поражения руссов. Однако масштаб катастрофы, по-видимому, преувеличен. Во всяком случае, война продолжалась еще три месяца, в течение которых русские оставались вполне боеспособными. Их отряды действовали преимущественно на суше и продолжали разорять Вифинию, а также так называемый Стеной — западный, европейский берег Босфора. Иногда полагают, что русское войско оказалось разделенным силою обстоятельств и те, кто воевал на европейском берегу, ничего не знали о тех, кто действовал в Вифинии, и наоборот. Но это едва ли верно. Как показывают наблюдения современных исследователей, ладьи руссов рыскали по всей Пропонтиде, полностью или частично прервав сообщение между малоазийским и европейским берегами [48] .
48
Литаврин Г.Г.Малоизвестные свидетельства о походе князя Игоря против Константинополя в 941 г. // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К 80-летию В.Т. Пашуто. М., 1999. С. 134—140; он же.Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 72—75. Исследователь ссылается на письмо императора Константина VII Багрянородного своему другу митрополиту Кизикскому Феодору с сетованиями на то, что «дикий вепрь и нашествие скифов (руссов. — А. К.)»разделили их и разделяют «доныне»: именно из-за нашествия руссов митрополит Феодор не смог прибыть в столицу из Кизика (расположенного на восточном берегу Мраморного моря, в 150 км к югу от Константинополя).
Из греческого Жития святого Василия Нового [49] мы знаем о том, как далеко углублялись руссы в поисках добычи. Среди разоренных ими городов названы Ираклия (Гераклея) Понтийская на малоазийском побережье Черного моря и Никомидия на одноименном заливе Мраморного моря [50] — эти два города разделены почти двумястами километрами. Описание ужасов нашествия, предсказанного святым Василием, вошло и в славянский перевод его Жития, а оттуда — в «Повесть временных лет». По свидетельству византийского агиографа, варвары «…всю страну Никомидийскую попленивше, и многи язвы сътворивше, пожгоша все приморие Стегерско (по Босфору. — А.К.)…монастыри же и села… все огневи предаша, имениа не мало обою страну съвокупиша» {61} .
49
Василий
50
По мнению Г.Г. Литаврина, известие Жития Василия Нового о военных действиях руссов в Никомидии находит подтверждение в письме опального митрополита Никеи Александра митрополиту Никомидии Игнатию (письмо датируется примерно 945 г.): Александр вспоминает о «нашей помощи… никомидийцам во имя человеколюбия во время нашествия» (Литаврин Г.Г.Малоизвестные свидетельства… С. 143—144; он же.Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 74—75).
Еще подробнее о зверствах руссов рассказывают византийские хроники (из древнерусского перевода одной из них — Хроники Георгия Амартола — эти подробности перекочевали и в русскую летопись): «Много злодеяний совершили росы до подхода ромейского войска: предали огню побережье Стена (Стенона. — А.К.),а из пленных одних распинали на кресте, других вколачивали в землю, третьих ставили мишенями и расстреливали из луков. Пленным же из священнического сословия они связали за спиной руки и вгоняли им в головы железные гвозди. Немало они сожгли и святых храмов». (Русский переводчик Хроники Георгия Амартола заменил греческое «Стеной» русским «узмен» — «узкое место, залив», добавив для ясности: «глаголемый Суд», а составитель «Повести временных лет» ограничился тем, что указал: «…и Суд весь пожьгоша» [51] , что не вполне верно, ибо словом Суд называли не весь Босфорский пролив, а константинопольскую гавань Золотой Рог, куда русские так и не смогли прорваться. Еще одно исправление переводчика Хроники носит откровенно идеологический характер: говоря об особых муках, коим руссы подвергали представителей «священнического сословия», он исправил слово «священнический» на «ратный»; летописец же просто перечислил эту страшную казнь среди тех, которым подвергали всех пленных без разбора: «…и изымаху, опаце руце связываху, и гвозди железны посреди главы вбиваху им» {62} .)
51
Позднейшие переписчики летописи, не поняв этого выражения, передавали его так: «…и суда все пожгоша».
Войны того времени отличались крайней жестокостью. Не являли исключения ни сами греки, ни тем более язычники руссы. В представлении византийцев последние были народом «жестоким и диким», превосходящим «в жестокости и кровожадности» все другие известные им племена {63} . Само название, данное греками руссам, — «тавроскифы» — отсылало к ставшей уже нарицательной жестокости древних обитателей Тавра, и, как это нередко бывает, рассказы античных писателей об их легендарных зверствах переходили на новых носителей этого имени, подтверждая стереотипы и давая пищу новой легенде. Собственное же имя руссов страшило византийцев еще больше, ибо заставляло вспомнить библейские пророчества о зловещем «князе Роша» и грядущих с севера народах Го-га и Магога, посланных в преддверие конца света на казнь христианам; и «число их как песок морской» (Откр. 20:7). Пришедшие с севера орды руссов воспринимались просвещенными византийцами как гонцы этих чудовищных народов, вестники Апокалипсиса; их многочисленность и кровожадность, казалось, приближали грядущее светопреставление. Но, конечно, без наглядного подтверждения «звероядивой» жестокости этих северных «варваров», проливающих христианскую кровь у самых стен Царствующего града — столицы христианского мира, легенда не смогла бы получить дальнейшее развитие. Руссы, словно нарочно, демонстрировали свою приверженность самым кровавым языческим ритуалам, с особой изощренностью умерщвляя почему-то именно священников. Но, может быть, византийские хронисты хотелиувидеть их такими? Ведь в войско Игоря входили в том числе и христиане—а значит, отношение руссов, включая самого князя Игоря, к христианству и христианам было по крайней мере терпимым. Наверное, по-своему прав был русский летописец, автор «Повести временных лет». Рассказывая почти в тех же выражениях о зверствах руссов во время предшествующего похода на Царьград князя Олега Вещего в 907 году («…и много убийства сотвори около града греком… овех посекаху, другиа же мучаху, иныя же растреляху, а другыя в море вметаху, и ина многа творяху русь греком…»), он в конце вполне резонно прибавил: «…елико же ратнии творять», то есть: «…как это обычно бывает в войнах» {64} . [52]
52
Автор Тверского летописца добавил эту фразу и в рассказ о зверствах руссов во время похода 941 г. (ПСРЛ. Т. 15. Стб. 48).
Но вернемся к событиям лета — начала осени 941 года. Положение руссов ухудшалось по мере того, как к столице стягивались греческие войска. Из Фракии подошли патрикий Вар-да Фока с отборным отрядом македонской конницы и пехоты и стратиг Феодор Спонгарий с фракийским войском; с восточной границы прибыл сам доместик схол Иоанн Куркуас во главе всего восточного войска. А это означало, что практически все главные силы Империи оказались сосредоточены против русского войска и командовал ими наиболее талантливый и наиболее авторитетный среди всех византийских полководцев того времени. За двадцать с лишним лет, в течение которых доместик Иоанн Куркуас занимал свою должность, он приобрел славу выдающегося полководца. Вспоминая имена самых прославленных воителей прошлого, его называли «новым Траяном» и «новым Велисарием», а его подвиги в войнах с арабами стали темой особого сочинения в восьми книгах (до нашего времени не дошедшего). В соответствии с принятой в Империи тактикой ведения войн, Куркуас расположил свои войска так, чтобы полностью окружить русское войско, не дать ему возможности совершать вылазки. Нападать на основные силы руссов греки до времени опасались, но отдельные отряды подвергались полному и беспощадному истреблению.
Наступила осень, а значит, надо было думать о возвращении. «У росов кончалось продовольствие, — сообщает византийский хронист, — они боялись наступающего войска доместика схол Куркуаса, его разума и смекалки, не меньше опасались и морских сражений и искусных маневров патрикия Феофана и потому решили вернуться домой». На суше руссы чувствовали себя куда увереннее, чем на воде, но путь на родину лежал по морю.
В сентябре того же 941 года, ночью, руссы попытались незаметно ускользнуть от стерегущего их византийского флота и прорваться к западному, фракийскому берегу. Однако патрикий Феофан был начеку. Второе морское сражение обернулось для русских новым и теперь уже окончательным разгромом {65} . [53] Русские «были встречены упомянутым патрикием Феофаном и не сумели укрыться от его неусыпной и доблестной души. Тотчас завязывается второе сражение, и множество кораблей пустил на дно, и многих росов убил упомянутый муж. Лишь немногим удалось спастись на своих судах…»
53
Однако в Хронике Продолжателя Феофана сообщается об отступлении руссов «в сентябре пятнадцатого индикта», без точного числа, где цифра «15», очевидно, относится к новому, 15-му индикту, начавшемуся в сентябре 941 г.