Князь Арнаут
Шрифт:
ЭПИЛОГ
A.D. MCLXVII
Здесь мы прощаемся с нашим молодым (а по правде говоря, и не очень-то молодым) кельтом, двенадцать лет назад впервые оказавшимся на Востоке и сделавшим, как можно с уверенностью сказать, неплохую карьеру. Триумф его, как нередко случается, завершился сокрушительным падением и торжеством злорадствовавших врагов.
Пленение Ренольда круто меняло расстановку политических сил в граде Сирийской Наследницы. Констанс попыталась собрать выкуп для
Атабек не пожелал принять его, так как был занят молитвами и подготовкой к паломничеству в Мекку. «Я знаю, с каких гор дует ветер, — мрачно поведал Констанс храмовник, указывая в сторону Тавра и дальше, туда, где на стыке двух континентов, на семи холмах раскинулся Второй Рим. — Базилевса настроили против вас, ваше сиятельство. Всё, что я смог, это получить разрешение передать сумму, собранную вами и пожертвованную орденом для нужд вашего супруга и немногих уцелевших рыцарей, что были с ним [129] . Турки заверили меня, что их сиятельство будет содержаться сообразно его высокому званию».
129
Из ста двадцати рыцарей и конных оруженосцев уцелели только тридцать человек, пехотинцев осталось не более сотни.
«Спасибо вам за всё, мессир, но я никогда не поверю, что тут не приложила руку моя тётушка Мелисс!» — с непоколебимой уверенностью заявила Констанс. «Обещаю вам, ваше сиятельство, — не подтверждая и не опровергая справедливости утверждения княгини, произнёс Вальтер, — я лично займусь расследованием всех подробностей этого дела. Разумеется, тайно».
Сдержать своего обещания храбрый рыцарь не смог. Слишком много ран получил он на своём веку, в том числе и на стенах Антиохии. Тамплиер всё сильнее недомогал. Не прошло и двух месяцев, как Вальтер слёг и, промучившись в полузабытьи в течение недели, умер.
Впрочем, для Констанс неожиданная кончина верного храмовника прошла почти незамеченной, так как произошла практически одновременно со смертью едва ли не самого дорогого ей существа, семилетнего Ренольда. Но даже это не сломило Констанс; перенеся сильнейший стресс, она тем не менее постаралась приложить все силы для того, чтобы удержаться у власти, понимая, что в противном случае никогда не сможет помочь мужу обрести свободу и отомстить. Речь, разумеется, не шла о конкретных исполнителях, княгиню волновали равные или близкие ей по положению и по крови люди. Вышло же так, что мстить вскоре оказалось некому. Но об этом несколько позже.
Вместе с тем Бог не привёл нашему герою, плох он или хорош, погибнуть в 1160 году. Милостью Его Ренольду Шатийонскому предстоит прожить ещё почти двадцать семь лет, около шестнадцати из которых он по воле Господней — а как же без неё? — проведёт в тюрьме. Через неё пройдут и Раймунд Третий, и его сосед с севера, Боэмунд Третий, и Жослен... также Третий. Видно, незавидная доля быть третьим. Что-то есть в этом, правда?
Ренольд Шатийонский до конца дней своих останется таким, каким и пришёл на Восток почти сорок лет назад. Годы мало изменят его, сохранив в шестидесятилетием старце, который отправится на свою последнюю битву, дух юнца, одержавшего первую решительную победу над противником в убогой корчме киликийца Аршака.
Впрочем, это уже другая история. Следующая... [130]
Однако осталось у нас ещё в шестидесятых годах двенадцатого столетия одно важное дело, и оно, как думается, требует завершения, прежде чем будет поставлена точка в череде событий, связанных с первой половиной жизни и славных деяний Ренольда де Шатийона.
Закончился 1166 год от Рождества Христова, начался новый, 1167-й. Над тихой, как и положено вдовьему уделу, Латакией сгущались тучи. Нет, не те, которые имеем в виду мы, говоря о кознях врагов, происках всевозможных недоброжелателей или просто о невозвращённых долгах, что всё чаще напоминают о себе. Речь о другом, над городом собиралась гроза, самая обычная гроза, всем С детство хорошо знакомое явление природы.
130
Подробнее о дальнейших событиях, имевших место после пленения князя Ренольда, см. комментарий 24.
В спальне княгини, где сама она лежала не вставая с Крещения до начала Великого Поста, находилась, кроме хозяйки, всего одна женщина, верная служанка Марго.
— Плохо мне, Марго, милая, — проговорила Констанс тихим голосом, почти шёпотом. — Давит... Будто душит меня кто-то... Умру я сегодня. Умру...
— Ну что вы, государыня? Что вы, матушка княгиня? — постаралась утешить госпожу служанка. — Да как такое может быть? Вы такая молодая ещё. Нет, это просто гроза, вот прольётся, отгремит и полегчает вам. Увидите, всё будет хорошо.
— Ты такая добрая, Марго, — с неподдельной теплотой в голосе сказала Констанс. — Но я знаю, пришёл мой черед. За грехи мои пойду я в ад... Позови-ка священника. Впрочем, нет! Постой! Не зови. Дай мне исповедаться перед тобой, моя хорошая. Ибо ты и есть та, перед которой грешна я более всех, если простишь, может, и помилует Господь, возьмёт к себе. Не хочу я огня вечного, страшусь. Прости меня, милая, прости меня!
На глазах Констанс выступили слёзы, Марго тотчас же бросилась обнимать госпожу, приговаривая:
— Ну что вы, государыня, что вы, моя добрая?! Что вы, моя милая, успокойтесь. Всё переменится, всё ещё устроится, даст Бог, выпустят нехристи князя, всё ещё хорошо будет, поверьте!
Трудно сказать, верила ли служанка в то, что говорила, уж очень сдала княгиня в Латакии, первый год ещё держалась, а потом, особенно в последние месяцы, стала угасать не быстро даже, стремительно. Она таяла, как снег в горах Амана под лучами жаркого весеннего солнышка. И следа не осталось от прежней дородности, которая так нравилась в княгине мужчинам. Круглое лицо вытянулось, даже скулы проступили, кожа пожелтела, стала дряблой, глаза ввалились, зубов выпало больше половины. Пухленькие белые ручки также потемнели, хотя какие уж тут ручки? — паучьи лапки! — ничего, почитай, не осталось от красавицы Констанс, не человек — пугало.
Ровесницу же её, Марго (она даже старше на год), время щадило, словно бы и не старилась она — ни за что не скажешь, что женщине сорок, хотя она, как и госпожа её, родила шестерых детей. Старшую, Эльвиру, даже выдала замуж, в купеческий дом просватала. Второй, Эмме, повезло меньше, она умерла от какого-то неизвестного заболевания. Младшей, Луизе, ещё рано думать о замужестве, ей всего восемь. Мальчики же, все трое, скончались в младенчестве. Последний родился уже после несчастья, постигшего господина, которого Марго считала отцом всех своих детей.