Князь Арнаут
Шрифт:
Раис, постоянно поминая то Аллаха, то Аримана, используя всего несколько франкских слов и изъясняясь главным образом на языке жестов, обрисовал картину страшнейшего разорения, пережитого жителями селения. Ренольду немедленно захотелось вздёрнуть старосту и ещё парочку-другую гнусных язычников, однако Ангерран, продемонстрировав в очередной раз поразительную мудрость, предложил взять в заложники сына раиса. Что и сделали.
Ввиду отсутствия драгомана [74] , суть требования сеньора всё тот же Ангерран втолковал крестьянам на родном наречии с использованием всё тех же жестов и на удивление успешно. Как бы там ни было, но раис и другие старейшины
74
Переводчика. (Раисов, старост, латиняне называли регулами).
Другие деревни, куда меньшие по размеру и населённые греками-ортодоксами, так же прислали всё, что обещали. Беседы, проведённые накануне со старейшинами и крестьянами, мало чем отличались от задушевного разговора с их соседями-мусульманами. Общение происходило на языке франков, хотя в отряде Ренольда нашлось бы как минимум десяток воинов, способных вполне сносно изъясняться по-гречески. «Нечего баловать! — заявил сеньор. — Все понимают, собаки схизматики, когда хотят!»
Подход Ангеррана оказался эффективен во всех трёх случаях. Чадолюбие раисов неизменно играло положительную роль.
В начале осени строительство завершилось. Сеньор нашёл уместным временно покинуть свой фьеф, оставив за главного самого опытного из солдат, Индольфа Чаккобуса [75] , прозванного так из-за шлема, напоминавшего по форме кастрюльку и оттого казавшегося другим воинам смешным. (Сам владелец забавного головного убора никак не реагировал на остроты, и скоро шутники умолкли, прозвище же, как часто случается, осталось).
В сопровождении столь же мудрого, сколь и верного Ангеррана и ещё полдюжины солдат Ренольд отбыл в столицу. Наступало время поговорить с молодой вдовой наедине.
75
От латинского caccabulus — кастрюлька.
Свидание, которого так добивался рыцарь, состоялось в спальне княгини.
— Довольны ли вы своим новым фьефом, мессир Ренольд? — спросила Констанс после обычных приветствий. — Присядьте, не стойте, вы, верно, устали с дороги?
— Ну что вы, государыня, — с поклоном ответил новоиспечённый феодал, но опустился в кресло напротив хозяйки. — А что до моих скромных владений, то я как раз и хотел доложить вам, что башня восстановлена и даже окружена невысокой стеной. Зимой я рассчитываю продолжить работы. Думается мне, что Ле Клапьер сможет стать неплохим фортом. Если я сумею сделать всё так, как задумал, то для разбойников-язычников моё укрепление сделается неприступной крепостью. Ну, конечно, о том, чтобы отражать там натиск более серьёзного неприятеля, говорить едва ли уместно, хотя при должном мужестве защитников, возможно, удастся выдержать не один приступ.
Княгиня изобразила на своём лице живейшее участие.
— То, что вы говорите, мессир, просто замечательно! — воскликнула она. — Теперь, когда неверные покинули пределы нашего многострадального княжества, мне представляется особенно важным как можно скорее восстановить всё, что они разрушили. Как доносят мне отовсюду, масштабы разорения просто катастрофические.
Ренольду не хотелось расстраивать хозяйку, и он сказал:
— Нет, ваше сиятельство, нет. Разрушения и правда большие,
— Как интересно...
«Дьявол! Что я несу?! При чём тут Ангерран?! Хотя, раз уж зашла речь...»
— Он не раз спасал мне жизнь, государыня, — продолжал Ренольд. — Я полагаю, что он вполне заслуживает шпор.
— М-м-м...
— Да, ваше сиятельство, я потеряю доброго слугу, — с искренним сожалением произнёс пилигрим. — Но я надеюсь, что другом он мне останется.
— Хорошо, мессир, — Констанс кивнула и с явным безразличием произнесла: — Мы подумаем, что можно для него сделать. Что у вас ещё?
Ренольд оторопел. От княгини словно бы повеяло холодком.
— Ваше сиятельство... — начал он. — Я... у меня...
— Называйте меня мадам, сир Ренольд, — недовольно скривив капризные губы, проговорила хозяйка и еле слышно добавила: — Если уж у вас нет для меня иного имени... Ну так что дальше? — закончила она громко. — Я вас слушаю!
Пилигрим и сам не понял, что случилось, его словно бы обдало жарким дыханием вулкана. Какое-то необъяснимое чувство охватило его — наитие, наваждение...
— Мадам! — воскликнул рыцарь и вдруг опустился перед княгиней на правое колено. — Я больше не могу выносить разлуки с вами. Больше того, даже и когда мы встречаемся, и тогда не наступает облегчения! Будь я проклят! Пусть лучше война, пусть я погибну, сгину в бою! Пропаду в плену у неверных! Только пусть кончится эта мука!
Он схватил пухлые ручки Констанс и принялся страстно целовать их. Женщина не отстранилась, и Ренольд, уловив в ней молчаливый призыв, привлёк её к себе. Рыцарь без милости сжал даму в объятиях. Тончайший шёлк её красной, вышитой золотой нитью, украшенной драгоценными камнями камизы заструился под грубыми пальцами воина. Какой же должна была быть кожа на её мягком, но в то же время и упругом теле? Жаркое, страстное, ненасытное, полное жизненной силы и неукротимой энергии, это тело дало жизнь четырём прекрасным детишкам, и оно могло произвести на свет ещё столько же или даже больше малышей, его, Ренольда Шатийонского, наследников! Оба часто дышали. Рыцарь целовал её полное раскрасневшееся лицо, сделавшееся от сильной страсти, охватившей даму, ещё более прекрасным.
Тем временем руки его проникли под красный шёлк камизы Констанс и, отдав дань атласным круглым коленям, начали подниматься выше и выше, не встречая ни оборонительных сооружений (панталончиков на Констанс отчего-то не оказалось), ни сопротивления, точно победоносное рыцарское войско. Пальцы Ренольда гладили, мяли, сжимали налитые бёдра, и вот они уже приблизились к заветному лону.
— Нет, — прошептала княгиня, — нет, милый мой, нет!
— Ну почему? — спросил Ренольд, не приостанавливая победоносной атаки. — Ну почему, почему, любовь моя?!
Поведение сиятельной наследницы Антиохии мало чем отличалось от поведения служанок, горожанок и придворных дамочек. Каждое следующее её «нет» звучало всё более похожим на «да». Вместо ответа Констанс вскрикнула и тихонько застонала, но то был не стон боли.
— Что ты делаешь? — прошептала она. — Ну зачем?
Рыцарь решил, что лучшим ответом станут не слова, а действия. Примерно через полчаса после начала штурма жизнь полностью подтвердила правильность избранной им тактики.
Государыне пришлось признать правоту ленника. Крепость сдалась на милость победителя и с ликованием впустила его войска в свои ворота. Любовники не дали себе труда даже переместиться на более удобное место, хотя широкая кровать, укрытая полупрозрачной тканью балдахина, находилась рядом.