Князь Барбашин
Шрифт:
Конструктивно его бегуны были сработаны с неподвижной чашей и вращающимися жерновами, а сами жернова были сработаны подвесными, дабы не касаться чаши-лежня. С такой конструкцией мучились потому, как она была более безопасна, ведь взрывы в неподвесных бегунах чаще всего происходили тогда, когда бегун тёрся об обнажённый от пороха лежень, а в подвесном варианте подобного быть не могло, что существенно повышало безопасность.
Сам процесс создания пороха занимал много времени, но конечный результат того стоил!
Для начала на бегунах по отдельности измельчались и перетирались селитра, уголь и сера. После этого, составные части смешивались
Со стороны последующая работа выглядела примерно так: на лежень ровным слоем загружали просеянную смесь и примачивали её водой из обыкновенной лейки. Потом пускали бегуны на тихий ход и через несколько оборотов переводили на ход быстрый, после чего и шла основная работа по смешиванию и уплотнению. Время её было определено всё тем же вечным "методом тыка", и растягивалось от трёх до пяти часов. И всё это время мастер не сидел без дела, а следил за сухостью массы, подливая воду по мере надобности, и чтобы сама масса не была просто передвигаема по лежню вперёд, иначе часть состава, зажатая между отшибом и бегуном, может вследствие трения нагреться до температуры воспламенения. Во что это может вылиться, думаю, пояснять не надо.
Затем, всё ещё сырое зелье отправляли на дальнейшее прессование, для чего пороховую массу раскатывали в лепёшку и зажимали в винтовальный пресс, чего европейские, да и азиатские изготовители в эти времена ещё не делали. А ведь прессовка была нужна для получения пороха более высокой и однородной плотности. Это повышало его мощность и сроки хранения.
После прессования порох подвергался процедуре зернения. Сначала спрессованную лепёшку доставали из-под пресса и разламывали на куски при помощи молотков и инструментов, напоминающих стамески и небольшие кирки. Потом эти куски загружали в кожаные мешки и разбивали на более мелкие несколькими ударами молота на наковальне, потому как до дробильной машины мысли и руки у князя так и не дошли.
Получившиеся в результате кусочки клали на решета из свиной кожи, в которые помещались свинцовые шары. При трясении решета куски пороховой смеси истирались шарами, и измельченный порох проваливался сквозь решётку. Вообще сит было несколько, и все с разными размерами решета. Те комки, что не прошли ни через одно сито, отправляли на повторное измельчение, а мелочь, прошедшую даже сквозь самое мелкое – на повторное уплотнение с новой партией пороха.
Таким образом, на выходе получали пороховые зёрна разных сортов: средний (на глаз где-то 2–3,5 мм) для мушкетов и аркебуз, большой (около 4–5 мм) – для артиллерии, и очень большой (на 5–8 мм). Это был так называемый минный порох, хороший при проведении объёмных минно-взрывных работ. Мелкий сорт, предназначенный для пистолетов делать пока не стали, в виду отсутствия этих самых пистолетов.
Зернение – операция очень важная, потому что хороший порох должен состоять из твёрдых прочных
После зернения полученный порох загружали в дубовые барабаны и вращали их несколько часов. Вследствие трения зёрен друг о друга и о стенки барабана у них сглаживались неровности и острые углы, а сами зерна приобретали округлую форму. Кроме того полировка ещё больше уменьшала гигроскопичность такого пороха.
Ну и под конец полученные гранулы отправляли в сушильни, потому как прошедший все предыдущие этапы порох всё ещё содержал в себе излишне много влаги. Ну а дабы не засорять его посторонней пылью, сушку проводили не как обычно, на солнце, а в специально сооружённом амбаре. И длился этот процесс тоже не один час.
Зато на выходе получался порох по своим качествам куда более близкий ко временам Бородина, чем к нынешним. Что и продемонстрировали великому князю, когда он прибыл оценить полученные результаты.
Причём демонстрация была очень наглядной. Из одной и той же пушки дважды выстрелили полным зарядом старого пороха, заодно замерив время, потребное на её заряжание, после чего дважды бабахнули новым порохом, чья навеска была меньше, чем у старого, а вот ядра всё одно полетели дальше. Ну и заряжалась пушка тоже быстрее, а ведь пушкари работали по старинке, без картузов и прочих ухищрений.
После чего устроили государю экскурсию по мануфактуре, с подробным объяснением, что к чему и зачем.
– А и хитро всё устроил, князь, – восхитился Василий по окончанию мероприятия, когда его и всю блестящую во всех смыслах комиссию повели к накрытым столам. – Я такого даже у иноземцев не видал, хотя пороходельных мастерских насмотрелся изрядно. Или хранят они от меня свои секреты?
– Ну, государь, секреты иные они утаивают, чего греха таить, но в данном случае они не виноваты. Такого ведь и в закатных странах ныне не узришь, что свои православные розмыслы удумали.
– Это что же за хитрые розмыслы у тебя, а князь? И почто у меня таких вот нет.
– Каюсь, государь, хотя и нет в том моей вины.
– Что-то заумно глаголешь, князюшка, – нахмурил брови Василий.
– Да просто всё, государь. Розмыслы мои из тех набраны, кого архиепископ Геннадий ещё при батюшке твоём в университеты заморские учиться отправлял. Они старались, учились, а как вернулись, так никому ненужные стали, потому как архиепископ к тому времени преставился, а новые люди замыслов великих его не поняли, да напротив, тех умельцев чуть ли не в ереси обвинять стали. С той поры мужички практически меж двор скитались, покуда мне на глаза не попались. Теперь вот, ряд заключив, мне служат, да умишко своё, ученьем отточенное, в дело пускают. Один вон стан печатный митрополиту ладил, другой вот мельницу пороховую смастерил. Зато видно теперь, что в университетах они не штаны о лавку протирали, как большинство студиозов, а действительно науки учили. Вот и весь секрет моих розмыслов.