Князь Гостомысл – славянский дед Рюрика

Седугин Василий Иванович

У рыбака слегка шевельнулась левая бровь. Спросил:

– Что так дорого?

– Сын новгородского князя. Через несколько месяцев получишь хороший выкуп.

Мужчина усталыми глазами внимательно посмотрел на Гостомысла, проговорил холодно и беспристрастно:

– Может, он такой же княжич, как я конунг. Тебе выгодно обмануть. Да и денег таких у меня нет. Могу дать пять унций. Хочешь – отдавай, нет – мы пойдем своей дорогой.

Владелец задумчиво посмотрел в сторону поселка. Оттуда раздавались громкие разудалые голоса, музыка, залихватское

пение – жители отмечали очередной удачный набег на чужие земли и пропивали награбленное добро. Ему ужасно хотелось влиться в это разгульное веселье, он задержался с этим единственным рабом, за которого, как видно, так и не удастся взять хорошую цену.

Он махнул рукой, проговорил:

– Ладно. Бери за пять унций.

Рассчитавшись, рыбак и подросток молча направились к стоявшей недалеко телеге. Гостомысл побрел за ними. Подросток взял в руки вожжи, мужчина сел сбоку телеги. Гостомысл пошел пешком сзади.

Дорога была каменистой, неровной, телегу сильно трясло, стучали колеса. Местность вокруг простиралась скалистая, с редкими участками плодородной земли и небольшими перелесками. А вдали, в синеватой дымке виднелись высокие горы, на вершинах некоторых белели вечные снега. Бедный, унылый край. То ли дома, на Новгородчине: бескрайние леса, просторные луга и пашни. Душе приволье!

До рыбацкого поселка добирались более двух часов. Приютился он на берегу залива, недалеко от моря. На косогорье приткнулись до десятка домов, возле них были развешаны рыболовные сети, валялись перевернутые лодки, некоторые были привязаны к кольям.

Телега остановилась возле самого близкого к заливу дома. Рыбак пошел в дом. Подросток довольно шустро распряг лошадь, завел ее в сарай, а потом махнул рукой Гостомыслу: дескать, заходи в дом. Удивительно неразговорчивый народ, за всю дорогу не сказали друг другу ни слова.

Внутри дом представлял собой продолговатое помещение без всяких перегородок; крыша поддерживалась двумя рядами столбов. По обеим сторонам проходила низкая широкая земляная насыпь, обшитая досками, на ней, как потом узнал Гостомысл, сидели и спали; на Новгородчине для таких целей ставились широкие лавки. Печей не было. Посредине помещения находилась яма, обложенная кирпичом, в ней и готовили пищу; рядом стоял стол со скамейками, возле него хлопотала пожилая женщина, по-видимому жена рыбака. В нос Гостомыслу ударил вкусный запах какой-то еды, приготовленной из рыбы. Женщина кинула взгляд на Гостомысла, рукой указала в угол, где валялось барахло, бросила хмуро:

– Там твое место.

Откуда-то высыпало четверо малышей, облепили стол, приступили к еде. Гостомысл покорно сидел в углу, терпеливо ждал. У него от голода ломило желудок. Хозяйка налила большую чашку варева, прихватила кусок хлеба, ложку и подала ему. В чашке было столько рыбы, что хвосты и головы торчали из бульона.

Женщина спросила:

– Разумеешь по-нашему?

Гостомысл кивнул головой:

– Немного.

– Как звать-то?

Гостомысл сказал.

– А меня Гудни, дочь Сигарда. А хозяина

Веланд, сын Готфрида. Ешь и ложись спать, завтра рано вставать.

Он с жадностью накинулся на еду и быстро опорожнил чашку. И сразу навалился сон. Он ткнулся в тряпье и тотчас уснул.

Сколько спал, не знал. Разбудил его пинок в спину и бесцеремонный звонкий голос, раздавшийся над головой:

– Эй, раб, вставай!

В полусне сел на постели. В узкое отверстие, служившее окошечком, пробивался слабый свет. Видно, еще и солнце не взошло. Перед ним стоял сын рыбака, который с любопытством и в то же время насмешливо глядел на него. Несносный малый, поднимает ни свет ни заря. Надо же родиться такому жестокому. Сам не спит и другим не дает.

Впрочем, о чем он? Это дома у отца с матерью можно было так рассуждать. А тут ему уготована рабская доля. Как прикажут, так и поступай. Это тебе не на свободе.

Свобода... Вырвется ли он на волю? Нечего думать, чтобы сбежать из этой полудикой страны. Если даже каким-то чудом удастся захватить судно, он не знает, куда плыть, не говоря о том, что не справится с оснасткой корабля... Нет, об этом нечего и мечтать. Вся надежда на купца Влесослава, что он сообщит о нем новгородскому князю... Скорее бы! Он бы на крыльях улетел к себе на родину!

Гостомысл думал, что семья сядет завтракать и ему принесут еду, но вместо этого услышал громкий крик хозяйки:

– Раннви! Принеси рабу одежду!

«Ага, их сына звать Раннви, – мимоходом отметил про себя он. – Цепкий малый, как видно, хороший помощник родителям. Только злюка еще хлеще». И он поежился, потому что место, куда пнул его подросток, продолжало побаливать.

Раннви принес рыбацкую одежду и, мельком взглянув на него узкими серенькими глазками, бросил к ногам, а потом молча повернулся и исчез за дверью. «Поиздевается он надо мной», – с тоской подумал Гостомысл и стал одеваться.

Он натянул на себя кожаные брюки, на ноги носки и высокие с отворотом сапоги, затем куртку и кожаный плащ, на голову – широкополую шляпу с завязками, как видно, для того, чтобы не сорвал ветер. Одежда была ношеная, но еще добротная, и Гостомысл подивился про себя, что его, раба, так хорошо одевают, но потом понял, что по-другому в море выходить нельзя. Находясь постоянно среди волн, водяной пыли, на холодном ветру, можно очень быстро заболеть, это он знал по недельному пребыванию в плавании, а хозяевам терять работника было невыгодно.

Он вышел из дома. Всходило солнце, красноватая полоса от него протянулась через весь фиорд, далекие горы были затянуты дымкой тумана, море было тихим и спокойным, над ним с громким криком летали чайки; когда некоторые из них касались лапками поверхности воды, по ней расходились ровные круги. На берегу виднелись следы от костров с подвешенными ведрами, в которых растапливали смолу; густо пахло смолой и рыбой.

Из домов медленно выходили хмурые рыбаки, тащили рыболовецкие снасти, кидали в лодки, отплывали в море. Хозяйская лодка стояла на песке.