Князь Гостомысл – славянский дед Рюрика
Шрифт:
К вечеру ветер стих, парус опал, судно остановилось. Тогда рослый норманн с плеткой в руках стал прохаживаться среди рабов и стегать всех подряд, даже тех, кто уже сидел за веслами. Попало и Гостомыслу с Влесославом. Они переглянулись. Купец прижал палец к губам: молчи! Да и сам Гостомысл понимал, что любое сопротивление бесполезно, с оковами на ногах не повоюешь.
Ударил барабан. Под его дробь гребцы стали налегать на весла, судно медленно тронулось с места. Норманн плеткой подгонял ленивых, но попадало и другим. Скоро
– С такой едой мы до Скандинавии ноги отбросим, – невесело сказал Влесослав.
Утром, на счастье рабов, задул сильный ветер, судно стремительно понеслось вперед, переваливаясь с борта на борт; оно то носом зарывалось в пучину пенящейся воды, и тогда всех обдавало мелкими брызгами, то вдруг взлетало на гребень волны, и тогда у Гостомысла перехватывало дыхание. От качки его стало мутить и‚ наконец, стошнило.
– Ничего, – успокоил Влесослав. – Морская болезнь, от нее никто не избавлен.
Сам он был бледен, его тоже неоднократно рвало.
Неделю добирались до Скандинавии. Особенно тяжелыми были Датские проливы, когда стояла тихая погода и приходилось грести. Спины у Гостомысла и Влесослава были исполосованы ударами плети, спали только полусидя, облокотившись на доски для сидения.
Наконец показались обрывистые глинистые берега Скандинавии, пустынные, неприветливые. С тоской смотрел на них Гостомысл, гадая, надолго ли застрянет в этой суровой, угрюмой земле, откуда выходят такие жестокие и беспощадные разбойные люди...
На седьмой день плавания судно завернуло в узкий извилистый пролив и поплыло по тихим водам. Совсем близко нависали высокие крутобокие берега с одинокими деревьями на берегу, кое-где попадались небольшие селеньица с деревянными постройками.
– Эти заливы называются фиордами, – рассказывал Влесослав. – Их бесчисленное множество, они причудливо извиваются и проникают на большие расстояния в глубь страны. Прекрасное место, чтобы в случае опасности скрыться от врага.
– Это и есть гнездо морских разбойников?
– Оно самое. Отсюда вылетают стервятники, чтобы рвать и терзать соседние страны.
Пристали возле крупного поселка. На пристань сбежалось много местных жителей, послышались радостные крики, начались объятия, шумные разговоры. Потом стали выносить добычу, раскладывать ее по берегу. Окружающие восторженно ахали, всплескивали руками, передавали ценные вещи из рук в руки. На пристань выкатили бочку пива, угощали всех подряд. Началось веселье, как будто отмечали какой-то праздник.
Наконец расковали рабов. Большинство тут же были разобраны по домам, остальных повели вверх по склону. По дороге Гостомысл разглядывал произвольно разбросанные дома поселка. У всех домов были длинные стены, у некоторых высокие, у других низкие, чуть возвышавшиеся над землей; крыши у всех были пологие, покрытые или черепицей, или деревянными досками, на многих из них были набросаны земля или торф; кое-где слои торфа и земли срастались в плотную травянистую массу, напоминавшую небольшие холмики; на этих крышах играли дети, грелись на солнышке собаки, щипали траву козы. Нет, не похожи они были на новгородские дома и терема!
Посредине поселка располагался небольшой рынок. Рабов завели на него, поставили в ряд.
– Теперь начнется самое главное, – шепнул Гостомыслу Влесослав. – Кто нас купит, к какому хозяину попадем?
– Но ты не забудешь про меня? При случае сообщишь моему отцу?
– Не сомневайся. Я уже давал тебе обещание. Крепкое слово – главное для купца.
Их владелец, высокий, статный красавец норманн, громко выкрикивал достоинства своих рабов. Люди подходили, торговались, покупали, забирали. Увели Влесослава. На прощание они успели пожать друг другу руки.
За время пути Гостомысл достаточно хорошо стал понимать норманнскую речь, прислушивался, как расхваливал его владелец.
– А вот отменный, прекрасный раб! – рассыпался тот. – Посмотрите какая у него мощная грудь, сильные руки и крепкие ноги! Да к тому же он сын новгородского князя. Берите, не ошибетесь!
– И сколько же ты за него просишь? – спрашивали подходившие люди.
– Всего пятьдесят унций!
– Обалдел совсем, – говорили покупатели. – Свободный человек стоит сто двадцать унций, а он за раба столько заломил!
– Зато получите выкуп вдесятеро больше! Новгородский князь не поскупится, чтобы вызволить своего сына на свободу!
– Когда-то это будет? – пожимали плечами жители. – А нам сейчас работник нужен.
– Так берите. За двоих потянет!
– Нет, мы лучше по своей цене раба купим, за четыре-пять унций. Дорого просишь!
Стало вечереть. Народ расходился. Гостомысл устал от долгого стояния, с утра у него во рту не было ни крошки. Он был подавлен унижением: его, новгородского княжича, продавали, как скотину! Он и на корабле был уязвлен своим положением, но там среди себе подобных было легче, беда была у всех общая, и все несчастья и оскорбления переживали сообща, а здесь один в чужом народе, который тебя и за человека не считает...
Долго никого не было. Наконец подошли двое. Один был мужчиной лет сорока, с окладистой бородой, кирпично-красным лицом и тяжелыми, натруженными руками, второй смазливый подросток; одеты они были в кожаные куртки и высокие с отворотами сапоги, на головах – кожаные шляпы. От них несло запахом рыбы, поэтому несложно было догадаться, что на рынок явились рыбаки.
– Сколько? – кивнув на Гостомысла, простуженным голосом спросил мужчина.
– Двадцать унций, – поколебавшись, ответил продавец.