Князь Тавриды
Шрифт:
Не сказав ни слова, и не показывая вида неудовольствия при встрече, он задумал наказать недобросовестного игрока и предложил ему принять участие в загородной прогулке.
Тот согласился.
Григорий Александрович позвал кучера, который должен был везти этого вельможу, и приказал ему устроить так, чтобы коляска при первом сильном толчке сорвалась с передка и упала, а кучер с передком ехал бы дальше, не оглядывась и не слушая криков.
День был выбран холодный и дождливый.
Григорий Александрович, обыкновенно ездивший в карете, поехал на этот раз верхом, а все приглашенные на прогулку, по желанию князя, отправились в открытых экипажах.
Отъехали довольно далеко от Петербурга в безлюдное, пустынное место, где негде было укрыться от дождя.
Небо между тем кругом заволакивалось густыми тучами.
На дороге пришлось проезжать громадную лужу.
Когда коляска, в которой сидел вельможа, въехала в воду, князь крикнул кучеру: «Пошел!» — и сам, поворотив круто коня, поскакал назад, а за ним все сопровождающие его.
Кучер, согласно полученному приказанию, хлестнул лошадей и дернул коляску так сильно, что она, сорвавшись с передка, села посреди самой лужи.
Вельможа начал кричать и браниться, но кучер, не слушая ничего, уехал на передке.
Как нарочно, в эту самую минуту полил проливной дождь.
Вымоченный насквозь вельможа должен был поневоле тащиться назад в Петербург пешком несколько верст, по колено в воде и грязи.
Насколько не любил князь недобросовестность, настолько же он не сердился на правду.
Один калмык, вышедший в люди в последние годы царствования Елизаветы Петровны, имел привычку говорить всем «ты» и приговаривать «я тебе лучше скажу».
Григорий Александрович любил играть с ним в карты, так как калмык вел спокойно большую игру.
Однажды, понтируя с каким-то знатным молдаванином против калмыка, князь играл несчастливо и, рассердившись, вдруг с запальчивостью сказал банкомету:
— Надобно быть сущим калмыком, чтобы метать так счастливо.
— А я тебе лучше скажу, — возразил калмык, — что калмык играет, как князь Потемкин, а князь Потемкин, как сущий калмык, потому что сердится.
— Вот насилу-то сказал ты «лучше», — подхватил захохотав Потемкин и продолжал игру уже хладнокровно.
Таковы были самодурство и причуды светлейшего князя Потемкина, почву, повторяем, для которых, и почву благодарную, давало само общество, льстящее, низкопоклонничающее и пресмыкающееся у ног умного и видевшего его насквозь властелина.
VIII. Женолюбец
Таким же недостатком светлейшего князя была страсть к женщинам, бывшая вместе с честолюбием преобладающею стороною его натуры.
Клевета современников шла в отношении этой слабости Григория Александровича так далеко, что удостоверяла за несомненное, что он в погоне за наслаждениями не щадил даже родственных связей.
В одной изданной при жизни Потемкина брошюре, посвященной отношениям князя к его племянницам Энгельгардт, он назван «Князем Тьмы».
Мы не будем касаться этих противоестественных отношений, имеющих под собою лишь весьма гадательные данные, но должны сознаться, что последняя четверть XVIII столетия, отличавшаяся обилием развратниц и ловеласов, имела в Григорие Александровиче самого блестящего и счастливого представителя последних.
Мы уже описали внешность светлейшего князя, но тогда, когда ему было за пятьдесят, когда его портила угрюмость, набегавшая на его чело, изборожденное уже морщинами.
В описываемое же нами время он был положительным красавцем.
Высокого роста, пропорционально сложенный, он обладал могучими мускулами и высокою грудью.
Орлиный нос, высокий лоб, красиво вытянутые брови, голубые, блестящие глаза, прекрасный цвет лица, оттененный нежным румянцем, мягкие светло-русые, вьющиеся волосы, ровные, белые как слоновая кость зубы — таков был обольстительный портрет князя в цветущие годы.
Даже потеря зрения в одном глазу не портила его внешнего вида.
Становится понятным, что по числу своих побед над прекрасным полом он не уступал герою романтических новелл… Дон Жуану де Тенорио.
Окруженный к тому же ореолом могущества, богатства и блеска, он был положительно неотразим для женщин своего времени, далеко не лелеявших особенно светлых идеалов.
Григорий Александрович представлял собой лакомую приманку для женщин, в особенности для искательниц приключений, тщеславных красавиц, пленявшихся мыслью приобрести земные блага посредством сближения с могущественным вельможею.
Мы знаем из разговора Григория Александровича с матерью, вероятно, не забытого читателями, как он глядел на женщин.
Они надоедали ему, он ими пресытился, как пресытился всевозможными яствами, и менял их одна на другую, как меняют ананасы на редьку и утонченные гастрономические блюда на солдатские щи с краюхой черного хлеба.
Других, кроме, если можно так выразиться, вкусовых отношений у него не было к представительницам прекрасного пола.
Он глядел на них как на одну из сладких приправ на жизненном пиру, как на десерт после хорошего обеда.
Чувству любви не было места в сердце светлейшего князя.
Мы знаем, что любовь он похоронил еще в московском доме графини Нелидовой, и над разрушенным алтарем этого божества построил себе храм честолюбия и восторженного поклонения царственной женщине.
Кроме княгини Святозаровой и императрицы Екатерины, для него других женщин-людей не существовало.
Другие были только игрушкой, лакомством.
Можно ли поставить ему это в вину?
Мы думаем, что на этот вопрос приходится ответить отрицательно.