Князь тайги
Шрифт:
Колья были рассчитаны на ум зверя. Через один-два, но мы их в конце концов выдернули, и при должной ловкости можно было пытаться выбраться. Я стащила с плеч рюкзак, свесила вниз лямки:
— Пристегивай свой рюкзак. Мне придется связать лямки и отойти как можно дальше, иначе мы окажемся в яме оба.
— Тогда как в свою спасительницу, Дианочка, я буду обязан в тебя влюбиться. Со всеми вытекающими.
Держал ли Аркудов в голове калабмур или мой истерзанный мозг выдал пошлые параллели?
— Для всех вытекающих, Аркудов, нужно приспособление. Ты постоянно носишь его в рюкзаке? — И пока он обдумывал остроумный ответ, я вытащила из ямы сцепленные рюкзаки, перестегнула лямки, создав подобие веревок, и обмотала одну из лямок своего рюкзака вокруг ноги. После чего, сказав себе, что хуже уже не будет, хуже вряд ли уже может быть, я легла плашмя на землю, потянулась вперед, нащупала руками наиболее крепкие из ближайших кустов, и слава всем лешим и кикиморам, кусты были гладкие, без колючек, я ухватилась за них ближе к корням, проверила на прочность. Должны выдержать. Резко столкнув рюкзаки в ловушку, я крикнула: — Выбирайся, но только не дергай лямки. Плавно, Аркудов, понял?
Сказать ему, что будет, если он нарушит это правило?
— Иначе ты меня покалечишь настолько, что в эту яму можно будет скинуть меня.
Сначала ничего не происходило, потом лямка дернулась, натянулась, ослабла, и я уже решила, что все и можно отпускать кусты, как щиколотку обожгло как огнем, и я взвыла.
Аркудов был намного крупнее меня, тяжелее, и он был ловким -не ловким, но довольно уклюжим, он должен был выбраться из ямы за несколько секунд. Может быть, так и было, но мне эти секунды почудились вечностью то ли в беспамятстве, то ли в аду. Боль была страшной настолько, что первая мысль — ногу мне оторвало, вторая — что это не человек, это зверь сидел там, где ему было самое место, и ловушка не для него, для меня. А я попалась так глупо, а шансы были. Он сам предлагал мне отсюда уйти. Очень честно.
Орать от боли я перестала только тогда, когда почувствовала на лице холодную воду.
— Диана? Отпусти, — Аркудов то тряс меня за плечо, то пытался отцепить мои руки от кустов. Я открыла зареванные глаза и увидела, что ладони мои в крови. — Все хорошо, уже все хорошо. Сейчас я сниму с тебя рюкзак. Все в порядке.
Какого черта в порядке, хотелось заорать мне, и следом в голову грохнула такая ассоциация, что я от души лягнула Аркудова здоровой ногой, потом, почувствовав, что мою ногу ничего больше не стягивает, села и убедилась, что крови на ноге нет. Уже плюс. И все это время я визгливо хохотала, остатками здравого смысла поздравляя себя с выявлением типа истерик — или как это называют психотерапевты.
— Аркудов, — сдавленно проговорила я, давясь истерикой, — я поняла, почему роженицы ненавидят мужей.
Он замер: в одной руке что-то из разоренной вертолетной аптечки, в другой — грелка.
— Идти сможешь? — спросил он совсем не то, что должен был по моим расчетам. При чем тут роженицы, их мужья и Аркудов.
Я подумала. Смеяться меня больше не тянуло.
— Придется, Аркудов. Только выясни, сколько и куда нам идти.
Он перевязывал мои руки — я шипела, но не вырывалась. Потом Аркудов осмелел и посмотрел, что у меня с ногой. На вид — только синяки и ссадины, саднило, но не так, словно ногу мне отрезали без наркоза, и встать я встала и даже шагнула, но — нет. Где-то в районе колена прострелила боль, и я чуть не упала.
— Вывих, наверное, — выдавила я, тяжело дыша и стараясь, чтобы не брызнули слезы. Стоять я могла, двигаться — нет. Как отличить героизм от идиотизма? — Вот теперь, Аркудов, иди один.
Как-то странно судьба распорядилась. Какая, к чертовой матери, может быть справедливость? Я села на землю, глухо застонав, подтянула к себе здоровую ногу и закрыла лицо руками.
Глава восемнадцатая
— Диана? — Аркудов уселся рядом, протянул мне грелку, и я не могла понять, забота это, благодарность или своеобразный упрек: «сама виновата». — Держи. Скоро рассвет, будет холодно.
Я дрожащими руками разорвала упаковку. Десять часов я с грелкой протяну, но что дальше? Милосердие — жестокая штука. Продлевает мучения, удовлетворяет амбиции, позволяет безнаказанно проявлять эгоизм — под видом условного блага. Я подержала грелку на воздухе, чтобы она активировалась, запихнула под куртку, и грудь сразу же обожгло.
— Ты совсем не можешь идти?
Надо было цеплять лямку за обе ноги, пришла в голову запоздалая мысль, может, тогда все обошлось бы. Я нахмурилась и начала ощупывать ногу.
— Черт знает. Пока не скажу. Вроде ничего не опухло, может, психосоматика? — Я растерянно пожала плечами. — Сорок километров, Аркудов, да? Нам идти до этой полосы еще сорок чертовых километров?
Он помотал головой.
— Ты не дойдешь.
Я кивнула. Очевидно, что нет, и не во мне одной дело.
— И ты не дойдешь, Аркудов.
Стоило попытаться, конечно. Стоило, и мы попытались. Пробовать имеет смысл всегда, главное понимать, когда еще можно повернуть назад. Я подняла голову и посмотрела туда, где, как мне казалось, осталась поляна. Тишина и покой, обманчивые, но все же.
— А где медведь?
— Какой медведь? — не понял Аркудов.
— Забей, — ухмыльнулась я. — И еще: где ракетница?
Аркудов послушно начал шарить руками, я безучастно наблюдала. Ракетница нашлась в опасной близости от края ямы, Аркудов сунул ее в рюкзак, поднялся, подал мне руку.
— Уверен? — скривилась я. — Тебе придется тащить меня на себе.
— На руках носить не обещаю. Но ты могла взять и уйти.
— Куда?
— Какая разница? — он присел, полагая, что мне так будет удобней подняться. Наивность! — Неважно куда. Я думал о тебе много лучше, Дианочка...
— Например? — вяло поинтересовалась я. — Я тебе что, Женщина-Кошка?
— Я не смотрел, — усмехнулся Аркудов, чем немало меня удивил. Мне казалось, как раз для него продукция, но имею я право на заблуждение? — Терпеть не могу кинишки про супергероев, мне давно не двенадцать лет. Но каким бы дерьмом ты, Дианочка, ни была, ты спасла мне жизнь. Как ты понимаешь, я не собираюсь твои порывы еще раз провоцировать. Оставить тебя я бы мог, наобещав, что вернусь с подмогой, но даже если бы не пришел — не дошел, дошел поздно, не нашел место, где ты осталась.