Князь Трубецкой
Шрифт:
— Как никто не страдал! — выкрикнул Люмьер. — Мы еще встретимся!
— Мы обязательно встретимся… — подхватил Трубецкой. — Но вы цитату не оцените. И черт с вами. И если мы еще раз встретимся, то, боюсь, вы эту встречу не переживете.
Трубецкой вышел из дома, быстро прошел через двор к конюшне, ударом ноги швырнул горящие дрова из костра на солому, минуту смотрел на то, как огонь быстро охватывает внутренность строения. Потом вышел во двор — ротмистр уже вывел повозку за ворота, пять оседланных коней были привязаны к телеге сзади.
— Закончили
— Да, поехали! — воскликнул Трубецкой, вскакивая в телегу. Раны на руке напомнили о себе, но как-то неуверенно — лишь слегка куснули.
Оглянулся — из дома на крыльцо вышел капитан Люмьер. Ротмистр увидел француза и облегченно вздохнул.
— Я дал слово! — громко сказал капитан.
Пламя выбило окно в доме и вырвалось наружу, взметнув в темноту сноп огненных искр. Капитан превратился в черный силуэт на фоне оранжевой завесы в прямоугольнике двери.
— Поехали, ротмистр. — Трубецкой смотрел, не отрываясь, на француза, пока повозка не скрылась в лесу и деревья не заслонили собой горящую мызу. Через несколько минут ротмистр, не глядя, сунул Трубецкому поводья, а сам, спрыгнув с повозки, пошел вперед, ведя упряжку за собой.
Было темно, даже лошадей Трубецкой почти не видел, ни тех, что шли за телегой, ни тех, что были в нее запряжены, — шевеление чего-то темного во мраке и фырканье время от времени. Колеса иногда стучали о корни деревьев, какая-то птица пискнула рядом, когда Трубецкой зацепил плечом ветку.
Пахло хвоей, тянуло затхлой сыростью, по-видимому, где-то рядом было болото.
Темнота была осязаемой, заполняла мир, не сразу подавалась перед лицом, а уступала нехотя, пытаясь задержать, не пустить, обессилить и победить.
— Ротмистр… Алексей Платонович… — позвал Трубецкой.
— Что? Если вы о деньгах, то они лежат сзади, возле мешков с припасами. Я ничего оттуда не взял, если это вас волнует…
— Вы пытаетесь меня оскорбить? Хотите вызвать на дуэль?
— Если бы я хотел вызвать вас на дуэль, то просто ударил бы вас… по лицу. Да. А так… Мне просто неприятно с вами общаться. Никогда не думал, что русский офицер… дворянин… что вы…
Ротмистр что-то пробормотал, по-видимому, ругаясь вполголоса. Ему сейчас плохо.
— Скажите, я похож на безумца? — спросил Трубецкой.
— Похож? Да вы и есть самый настоящий безумец, Сергей Петрович, — с каким-то даже облегчением в голосе произнес ротмистр, словно вдруг нашел объяснение и даже оправдание странному, необъяснимому поведению князя. — Безумец! Вас лечить нужно…
— Не стоит, — засмеялся Трубецкой. — Я уж как-то так, без ума. Полагаете, если я попрошусь в отставку по болезни… или хотя бы в отпуск…
— Во время войны? В отпуск? Хотя, если бы сие зависело от меня, я бы вас отпустил. Ущерба для чести русской армии будет меньше. Что теперь француз будет думать о нас, Сергей Петрович? У меня в полку со стыда сгорят, если…
— А вы не говорите им, господин ротмистр. Зачем вам рассказывать про то, как вы врагу военные сведенья передавали…
— Так я… чтобы спастись… бежать… Да и ерунду всякую…
— Это вы в полку расскажете. И потом, при случае, мне поведаете, что вам на это скажут изюмские гусары в красных доломанах…
— Зачем вы так, князь? — после продолжительной паузы спросил ротмистр с обидой в голосе.
— Ну… Для того, скажем, чтобы рассказ ваш не отличался от рассказа французского капитана. На всякий случай, а то вдруг кто-то да и сравнит. Вы не попали глупо в ловушку, погубив своих гусар, а столкнулись с отрядом месье Люмьера и даже спасли меня из плена, в котором меня подвергли пыткам, кои я, будучи не совсем здоров, перенес с большим ущербом для ясности своего ума… После был охвачен такой яростью против французов и их союзников, что стал вести себя не совсем подобающим образом…
Ротмистр не ответил.
— Алексей Платонович… Ну как знаете… А я подремлю пока… — Трубецкой громко зевнул, потом зашуршал сеном, устилавшим дно телеги, словно устраиваясь поудобнее. — Устал я…
Трубецкой мягко, стараясь двигаться бесшумно, спрыгнул на землю, прихватив нож. Шагнул в сторону, пропуская лошадей. Замер, вслушиваясь в темноту.
Капитан мог увязаться следом. Шансов мало, но тем не менее рисковать не стоит. Лучше лишний раз перепровериться.
Темнота. Небо было закрыто тучами, деревья смыкались над головой, делая мрак совершенно непроницаемым. Достаточно лишь на минуту расслабиться, и направление теряется. Перестаешь понимать, в каком направлении ты только что двигался, исчезает право и лево, остается только верх и низ, да и то… нет в этом особой уверенности.
Трубецкой осторожно пошарил рукой в темноте, нащупал ветку, легко потянул ее и, следуя ее сопротивлению, подошел к дереву.
Тишина.
Стук колес телеги и фырканье лошадей стихли, стерлись, растаяли. Шум ветра в вершинах деревьев не воспринимался как звук, был, скорее, его противоположностью, чем-то комкающим и сминающим все остальные звуки вокруг. Несколько ударов сердца, и шум этот перестает восприниматься, превращается в тишину. В глубокую и беспощадную. В безмолвие.
Француз должен быть безумцем, чтобы идти следом за русскими — без оружия, с разбитым в кровь затылком, с раной на лице, но… Но он мог пойти. И объявиться в самый неподходящий момент, крикнуть, позвать на помощь… уличить во лжи, когда Трубецкой попытается воспользоваться паролем.
Капитан был в ярости, в том состоянии, когда человек может совершить самые неожиданные и необъяснимые поступки. И тогда придется капитана убить, а он… он нужен живым. Необходимо, чтобы он добрался до своего штаба, рассказал о предателях… возможных предателях… И чтобы обязательно рассказал о князе Трубецком. О безумном князе Трубецком, объявившем войну императору Наполеону и всей Франции.
Поначалу на это не обратят внимания, может быть, даже посмеются над впечатлительным капитаном, и тот станет объектом насмешек… на некоторое время. А потом…