Князь Трубецкой
Шрифт:
Француз дернул щекой — у него сейчас сильнейший соблазн соврать. Дать ложный пароль и позволить русским подохнуть в скоротечной схватке с первым же жандармским разъездом. Быть зарубленными или проколотыми штыками… или застреленными — какой шикарный и соблазнительный набор вариантов… Ну как тут выбрать…
— Не стоит делать глупостей, — сказал Трубецкой, не отрывая взгляда от лица капитана. — Я, может, и поверю вашей лжи, но вы поедете с нами, имейте в виду. О свободе… немедленной свободе речь ведь не шла… Я не обещал, что отпущу вас, вон, у меня за спиной ротмистр Чуев, он и сам не врет и мне не даст соврать в вопросах
— Аустерлиц, — прошептал капитан.
— Громче, я не расслышал! — потребовал Трубецкой.
— Аустерлиц! Черт бы вас побрал! — выкрикнул Люмьер. — Аустерлиц! Что вам еще нужно? Что?
— Все, — пожал плечами Трубецкой, убирая факел. — Больше ничего мне от вас не нужно. Вы будете жить. В смысле — я не стану вас убивать. Я даже забирать вас с собой не буду… честное слово… Княжеское слово чести.
Француз закрыл глаза. Кажется, он плачет… Ничего, есть моменты, когда плакать не стыдно.
— Ротмистр, ступайте к повозке и зарядите оружие, — сказал Трубецкой таким тоном, будто имел право приказывать. И ротмистр вышел, не возразив, то ли признавая это право за князем, то ли не желая спорить с неприятным человеком. — Я скоро выйду следом.
Трубецкой переложил факел в левую руку, в правую взял эфес сабли.
— Что теперь? — спросил капитан, не открывая глаз. — Я еще что-то должен сказать? Поблагодарить вас?
— Нет, что вы. Все закончено, все обещания даны… Кстати, мы ведь с вами не будем рассказывать о произошедшем здесь? Ваши бумаги с записями я, пожалуй, сожгу, то, что вам рассказывал ротмистр, особой тайной не является, а вот вы… вы разболтали мне многое в обмен на жизнь…
— Пароль?
— Ну почему же… — Трубецкой усмехнулся, надеясь, что усмешка получится многозначительной и мерзкой. — Вы мне рассказали много чего… Например…
Трубецкой кратко изложил диспозицию французских войск, перечислил, кто и куда сейчас движется, упомянул вскользь о ближайших планах Наполеона, у Трубецкого была хорошая память, а Дед старательно вколачивал в него эту информацию, требовал, чтобы все, плоть до мелочей, закрепилось в памяти Трубецкого. Это пригодится, говорил Старик. Это и пригодилось.
Выражение лица француза изменилось — от высокомерия к отчаянию через изумление.
— Откуда… Откуда вы это знаете? Даже я…
— Даже вы этого не знаете? — засмеялся Трубецкой. — Но это знаю я. В штабе… в свите вашего императора слишком много людей, которые видят в войне возможность обогатиться. Немного денег — и со мной делятся информацией. Более того, я имею возможность сравнивать, определяя, не врут ли мне французские генералы…
Капитан скрипнул зубами и снова закрыл глаза.
— Так мы не будем никому рассказывать о том, что произошло здесь?
— Не будем… — сказал француз.
— Тогда так… — Трубецкой вздохнул.
Вот сейчас придется делать выбор. Один из вариантов… нет, не будущего человечества, а всего лишь ближайшего будущего самого Трубецкого. Он выберет себе роль… одну из тех, которые готовились… будут готовиться через двести с лишним лет Дедом и всеми этими старцами и специалистами, там, в будущем…
Снаружи раздался свист — ротмистр готов ехать, а заходить в дом не желает. И бог с ним.
— Значит, мы будем придерживаться версии, по которой вы и ваши польские друзья попали в засаду, были настигнуты разведкой гусар, в жаркой схватке погибли все гусары, кроме ротмистра Чуева, меня и вас. Вы сражались героически, и если бы не ушиб головы и рана на лице…
— Какая рана? — вырвалось у француза.
— А вот эта… — Трубецкой резко провернул кисть правой руки, сабля прочертила блестящую дугу и рассекла щеку Люмьеру, от правого глаза к подбородку.
Француз вскрикнул, зажимая рану. Не заорал от боли и страха, а именно вскрикнул, скорее от неожиданности, чем от боли.
— Покажите, — потребовал Трубецкой.
Капитан убрал руки от лица — кровавая полоса пересекала правую бровь и тянулась к подбородку, чудом не зацепив глаз. Даже веко, кажется, было оцарапано.
Черт, подумал Трубецкой, нужно все-таки приноровиться к этому захваченному телу, хотел ведь всего-то оставить царапину, но рука двигалась не так, как ему хотелось. Ничего, шрамы украшают французских капитанов. И будет что показать в штабе в довесок к рассказу.
Чуев снова свистнул. Либо торопится, либо боится, что подпоручик не сдержится и все-таки убьет пленного.
— Ладно, — сказал Трубецкой, вставая с табурета. — Мне пора. Заметьте, свое слово я сдержал. А своим приятелям скажете, что вам удалось сбежать. И еще скажете, что здесь, в этой стране, всех вас ожидает только смерть. Треть из вас погибнет по дороге к Москве, остальные… в общем, ничего хорошего вас здесь не ждет. Даже когда вы возьмете Москву…
Француз вскинул голову удивленно. Рану он снова придержал рукой, и кровь стекала между его пальцев.
— Да-да, вы возьмете Москву, Мюрат войдет в нее второго сентября… Но победы вы там не найдете. После этого вас будет преследовать смерть. Менее десятой части Великой Армии выберутся из России. Можете считать меня безумцем, можете рассказывать это кому угодно — вам все равно не поверят. Нет, в то, что вы встретили русского князя, который бредил и совершал поступки странные и отвратительные… в это поверят. И что еще он… я буду делать с вами… с вашими солдатами и офицерами… Имейте в виду, капитан, в том, что я… что князь Трубецкой объявляет вашему императору и всей Франции личную войну, — есть большая ваша заслуга. Когда вы услышите обо мне — помните, это вы рассказали мне о пространстве вне сказок и легенд. Мир наполнен чудовищами? Так я одно из них. Я буду убивать — жестоко и беспощадно. Так, что у ваших солдат и офицеров застынет кровь от ужаса, так, что испанская гверилья будет вспоминаться вами всеми как милые фантазии о загородных прогулках… пикниках в Фонтенбло… Помните об этом, капитан… не забывайте о своей вине. Да и… Вторгшаяся в чужие земли армия теряет право на гуманное к ней отношение. На солдат, грабящих и убивающих чужой народ, не может распространяться гуманизм и человеколюбие. Только смерть. Муки, страх и смерть…
Трубецкой оглянулся, поднес к бумагам, валявшимся на полу, огонь факела, подождал, когда они загорятся, и бросил факел в кучу тряпья, валявшегося в углу. Тряпки вспыхнули.
Капитан встал, опираясь на стену.
— Не бойтесь, я вас не убью, — сказал Трубецкой.
— Тогда позвольте и мне пообещать вам… — произнес капитан дрожащим от ярости голосом. — Я даю вам слово, что сделаю все, чтобы вы… чтобы настигнуть вас и уничтожить. Заставить страдать так, как…
— Как вы? — осведомился Трубецкой.