Князь Трубецкой
Шрифт:
— …Можно вас, Алексей Платонович?
— Да, а что?
— Помогите мне француза перевязать, сам я с факелом и повязкой одновременно управиться не смогу…
— Передумали убивать, Сергей Петрович? Слава богу… давайте я факел приму…
— спасибо, Алексей Платонович…
— За что…
Клинок сабли, лежавшей на коленях Трубецкого, скользит навстречу ничего не замечающему гусару… Быстрее и надежнее вонзить его в живот, как час назад сделал сам ротмистр, убивая поляка, но гусар уж, во всяком случае,
Удивление в глазах француза. Он потрясен, он убедился, что молодой русский офицер сошел с ума и убил своего соотечественника только для того, чтобы тот не мешал умертвить пленного — капитана Люмьера.
— Вы хотите стать генералом, капитан? — спрашивает Трубецкой.
Сабля в его руке словно извивается, капли крови падают с лезвия, отсчитывая мгновения. И какой нелепый вопрос: хотите стать генералом, капитан?
Люмьер облизывает пересохшие губы, пристально смотрит в глаза мучителя. Он не хочет сейчас быть генералом, он хочет жить. Просто жить…
— Вы хотите жить, капитан Люмьер? — спрашивает Трубецкой, и капитан быстро кивает, дергает головой, пытаясь при этом не оторвать взгляда от лица русского. — Хорошо, — говорит Трубецкой. — Я предлагаю вам обмен… Вы ведь большой мастер в обменах… и обманах, капитан…
— Я не предам… — бормочет Люмьер и замолкает, когда острие сабли касается его щеки под правым глазом.
— Никто не предлагает вам предательство. — Острие скользит по щеке, оставляя еле заметную красную линию — не рану и даже не царапину, просто след от прикосновения. — Я предлагаю вам славу, богатство, победу Франции в этой проигранной войне… Вам нужно только довериться мне, стать моим союзником…
— Что вам нужно?
— Я хочу, чтобы император победил. Я могу так сделать, чтобы он победил. Я очень много знаю, капитан. Но ваши начальники… ваш император мне не поверит. Вы мне лично неприятны, но я сознаю, что вы — наиболее подходящий выбор для поставленной мной задачи… Мы не можем стать друзьями, но можем быть союзниками. И как аванс — я оставлю вам жизнь. Хотите? Не торопитесь с ответом — у нас много времени. Нам никто не помешает. Еще раз — я могу помочь Франции выиграть эту войну. В конце концов, император не собирается уничтожать Россию, что бы там ни говорили патриоты. Он хочет образумить Александра, сделать его своим союзником. Не уверен, что после поражения русских армий Александр согласится подписать мир… Хотя то, что он обещает продолжить борьбу, даже отступив до Урала, может быть только фигурой речи… или реальной программой действий, но меня вполне устроит и тот вариант, и другой… Для начала… чтобы вы мне поверили, я сообщу вам, как ваши маршалы упустят Вторую армию, как и где князь Багратион выведет своих солдат из окружения… Если хотите, я даже процитирую выражения, в которых император будет отчитывать маршалов за эту ошибку… Это для того, чтобы вы поверили мне, поверили в то, что я действительно знаю… очень много знаю, поверьте, капитан…
Капитан поверил.
Или не поверил. Затаился, чтобы выжить, а потом… потом, когда предсказание Трубецкого сбудется, он примет решение. И не факт, что он станет играть по правилам, предложенным Трубецким. Слишком много риска. И не факт, что Александр, загнанный в глубины своей империи, не сломается и не встанет на сторону Наполеона с самыми непредсказуемыми последствиями. И Трубецкой потеряет свое единственное преимущество перед людьми этого мира… этого времени…
— Хотите жить, капитан? — спросил Трубецкой.
— Да, — мгновенно, без колебания ответил Люмьер. — Что для этого нужно сделать?
Вот так вот, господа. Мое отечество должно победить? Конечно, но если вопрос стоит так — будешь ли ты жить или умрешь на этой мызе, то судьба отечества, похоже, отходит с первой позиции приоритетов. Собственная шкура куда дороже. И можно торговаться. Даже нужно торговаться. И сама собой просится логическая схема: смерть здесь и сейчас не пойдет на пользу империи, а вот жизнь, выторгованная пусть и с потерями для чести, — это очень хорошо. Это позволит затем искупить вину, отдать все силы для торжества Франции… И жизнь спасти любой ценой теперь не подлость, офицера недостойная, а чуть ли не подвиг во славу и на благо…
Трубецкому показалось, что именно это он прочитал на бледном лице француза… или придумал все это за него. Важно не это, важно то, что капитан на самом деле хочет жить. Жить-жить-жить-жить…
— Мне нужны деньги, господин капитан, — сказал Трубецкой, с трудом подавив желание оглянуться на ротмистра, который, услышав эти слова, издал странный сдавленный звук, будто задохнулся от неожиданности. — У вас же есть с собой деньги, капитан? Вы же не просто так сюда приехали, вы даже с агентурой работаете… лазутчиков своих принимаете.
«С агентурой работаете, — мысленно передразнил себя Трубецкой, — нужно следить за своей речью, князь, а то так можно доболтаться и до резидентов с контрразведкой». Зачем удивлять окружающих странной лексикой? И ведь, черт побери, можно ляпнуть что-то совсем несвоевременное. Скажем, слово «стушевался» придумал господин Достоевский, а сказать сейчас — либо не поймут, либо…
— Деньги, господин капитан. Чтобы облегчить вам выбор, замечу, что инструменты, которые для нас готовили поляки, все еще раскалены… Не уверен, что по части пыток я могу составить конкуренцию покойному Збышеку, но полагаю, что сунуть раскаленную добела железку в ухо… или еще какое отверстие в вашем теле я смогу. Глаза опять-таки… Неприятное это зрелище, когда разогретый металл приближается к вашему собственному зрачку… все ближе и ближе… Вы скажете, капитан, где спрятали деньги для шпионов. После часа пыток — обязательно скажете. Тогда зачем доводить дело до пыток вообще? — Трубецкой резко опустил факел к лицу Люмьера, остановил его перед самым носом, даже чуть опалив его, Чуев сзади что-то протестующее крикнул, но рука подпоручика не дрогнула. — Итак… Деньги.
— Возле печки, под тряпкой… — сказал француз.
По щекам его крупными каплями стекал пот. В зрачках полыхало пламя.
— Ротмистр, сделайте одолжение, посмотрите. — Трубецкой не отодвинул факел, намекая, что врать французу не стоит. И лицо свое от огня капитан убрать не сможет — уже уперся затылком в стену. — Пожалейте пленного, Алексей Платонович… Ему очень страшно. Правда, месье Люмьер?
Француз выругался сквозь зубы. Ему бы сейчас хоть один шанс добраться до горла проклятого русского. Только один шанс… Хотя нет, не станет он рисковать. Пока есть хоть один шанс выжить, есть шанс, что, получив деньги, русский князь сохранит ему жизнь, капитан рисковать не станет. Затаит злобу, пообещает себе, что отомстит, но не станет бросаться в бой.
— Здесь, — сказал глухо ротмистр. — Золото и ассигнации. Много.
— Пусть все это побудет пока у вас, господин ротмистр, — сказал Трубецкой. — А мы продолжим.
— Но вы же обещали… — начал француз и осекся, говорить сейчас об обещаниях не стоило.
— Та-ак… — протянул Трубецкой. Можно было убрать факел от лица Люмьера, продемонстрировать, так сказать, прогресс в переговорах и свою добрую волю, но лучше удерживать капитана в подвешенном состоянии. Он начал говорить — дать ему возможность продолжить, не уменьшая давления на психику. — Теперь мне нужно от вас слово. Вы меня понимаете? Понимаете, что я имею в виду? Пароль. Пропуск для проезда.