Князь Трубецкой
Шрифт:
Упреки стихли сами собой, а имя князя Трубецкого… Нет, оно не то чтобы вдруг стало широко известным, но о князе заговорили. Опасный безумец был где-то рядом, им вполне мог оказаться всякий, под описание, сделанное выжившим лейтенантом, мог подойти кто угодно, и даже дополнения капитана Люмьера не делали портрет однозначно узнаваемым.
Акцент? Возраст? Цвет волос? В Великой Армии таких молодых людей были десятки тысяч, некоторые из них не знали языка друг друга, и винить их в этом было невозможно — Император собрал войска почти со всей Европы для похода в эти дикие места.
В конце концов, что он может сделать, этот князь Трубецкой? Даже если он станет убивать по десятку солдат и офицеров в день, то… Ежедневно гибнет куда больше людей, гораздо больше, и никто не обращает на это внимания. Гибнут от голода и дизентерии, от изнеможения,
Это должно было успокаивать. И успокаивало.
Но потом, через день после расстрелянного пикника, взорвалась повозка. Прямо посреди французского лагеря. Оказалось, что помимо бочонков с порохом в нее было загружено несколько тысяч мелких металлических предметов: от подковных гвоздей до свинцовых литер шрифта походной типографии. На месте погибла почти сотня французов, раненых было в несколько раз больше, и две трети из них скончались в течение следующей недели.
В письме, которое утром принес насмерть перепуганный французский солдат, Трубецкой советовал внимательнее нести караульную службу. Иначе, писал князь, все закончится слишком быстро. А еще князь извинялся за то, что не всегда сможет письменно свидетельствовать свое участие в гибели незваных гостей. Для пересылки писем приходится отпускать захваченных солдат, а это в планы князя не входит. Вы сами поймете, что сделал я, а что — кто-то другой.
Это было похоже на безумие.
Великая Армия словно вела две разные войны: одну с русскими войсками, другую — с князем Трубецким. И если в войне с русскими французы как проигрывали в некоторых боях, так и побеждали, то в войне с князем поражение следовало за поражением. Великая Армия просто не имела возможности нанести удар в ответ… Вернее, пыталась, но ничего путного из этого не получилось.
В результате неизбежной путаницы было арестовано несколько десятков союзных офицеров, около десятка ранено, а двое случайно застрелены.
Князь Трубецкой продолжал убивать. Он не пытался захватывать пленных или обозы, он убивал. Иногда это был кинжал, иногда — пуля из придорожных кустов. Пожар. Взрыв очередной пороховой повозки, начиненной самодельной картечью… Князь убивал-убивал-убивал…
Иногда начинало казаться, что князь вездесущ, что он находится одновременно в нескольких отдаленных друг от друга местах, рационально мыслящие люди отказывались в это верить, но визитные карточки, которые с некоторого времени князь начал оставлять на местах нападений, подтверждали его авторство.
И слухи. Слухи-слухи-слухи-слухи-слухи…
Мост ведь рухнул не просто так под повозкой в обозе корпуса Ожеро, да, конечно. И думаете, просто так умерли те гусары? Ну те, которые распили бутылку, найденную в брошенном доме? А адъютант Понятовского, сломавший себе шею, упав с коня… Да-да, конечно, случайность, поляки так легко падают из седла — не говорите глупостей, понятно, что его убил этот Трубецкой… — А вы не слышали: он ведь продал душу дьяволу… Что значит — чушь? — Он заболел. Капитан из штаба говорил, что князь был болен, потерял память и совершенно обезумел, попав в плен… — …Он загрыз конвоира, натуральным образом перегрыз ему горло… представьте себе — вот так, просто зубами… — Увез дочь польского магната, насильно, конечно. Магнат, между прочим, лучший в Литве боец на саблях, вызвал князя на дуэль, но тот в два удара расправился с поляком. Князь ведь учился в Париже, вы разве не знали? Учился перед самой войной… да какая разница, перед какой именно. Он учился и во время учебы за чудовищные деньги купил у наследников Сирано де Бержерака тайну секретного удара… Что значит — не было у Бержерака детей? Детей не было, а наследники… И вот этим ударом князь способен расправиться с любым противником. Первый удар — пробный, он как бы раскрывает противника, а вот второй… — Не морочьте голову, Бержерак фехтовал на шпагах, а этот рубит саблей… — У него татарская кровь, это все объясняет… он питается кровью… Человеческой?.. Нет, конской… Конечно, человеческой… — Глупость это, глупость. Его изгнали из гвардейского полка за убийство. Он дрался на дуэли против четырех… нет, пяти дворян царской крови… и убил всех… всех… — Да бросьте, господа! Нет никакого князя! Нет его, и все. Это кто-то распускает слухи… — Кто именно? Кто, русские? —
Русские войска так и не дали генерального сражения, Первая и Вторая Западные армии все еще не соединились, но и разбить их поодиночке не получалось, русские ускользали, Барклай вел Первую армию по дороге, практически не оставляя за собой отставших и брошенного имущества, а Багратион скользил со своими войсками сквозь дебри и болота, и казалось, сама Фортуна вела его сквозь превосходящие силы французов.
Было от чего прийти в ярость, а тут еще и Трубецкой.
Понятно, что не он один рыскал в тылах Великой Армии. Судьба французов и их союзников, попавших к казакам, была ничуть не лучше судьбы тех, кто попал в руки князя Трубецкого, но ненависть к казакам была несколько абстрактной, как к некоей стихии, которая наносит разрушения, но не имеет конкретного лица, словно землетрясение, наводнение или какая-нибудь болезнь.
А вот князя Трубецкого можно было ненавидеть лично. Он словно специально предоставлял себя Великой Армии, давая возможность ненавидеть себя персонально. Его ненавидели, но бессильная и безрезультатная эта ненависть легко превращалась в страх. Одного лишь имени князя было достаточно, чтобы пустяковый обоз обеспечивали непропорционально мощной охраной, чтобы часовые у лагерей стреляли во всякую тень, отправляя на тот свет своих же товарищей. И каждое утро — новые трупы. И новые слухи, гораздо страшнее, чем реальные деяния князя… или его поступки были страшнее любой выдумки — никто не мог утверждать наверняка.
Зачем он это делает, недоумевали французы. Он безумен, говорил капитан Люмьер, который и сам становился все больше похожим на безумца в своем стремлении настичь и уничтожить князя Трубецкого.
Была объявлена награда в десять тысяч франков за голову князя, но если кто-то даже и желал ее заработать, то никаких результатов это все равно не дало. С приходом французской армии в Смоленскую губернию, на исконно русские земли, князь начал действовать еще решительнее и энергичнее.
Русские крестьяне, с неохотой и недоверием в общем относившиеся к русским военным, князя приняли почти сразу, признали за ним право приказывать и вершить суд. Те из крестьян, которые не видели особой разницы в том, кого именно грабить — русские обозы или французские, — были быстро приведены в сознание, несколько непонятливых вожаков крестьянских шаек были вздернуты на деревьях, а остальные предпочли согласиться с правом князя устанавливать правила.
Известия о князе Трубецком стали достигать и русской армии. Некоторые попавшие в плен французы просили, чтобы их не отдавали в руки князя, были готовы на все, лишь бы не оказаться в его власти. Вначале это вызывало недоумение, потом насмешки, но потом стало интересно: что же такое делает гвардейский офицер, что французы готовы скорее сдаться казакам, чем рискнуть попасть в его руки?
Нашлись знакомцы Трубецкого по Петербургу и по Вильно, говорили, что он был неплохим товарищем, не рохлей, но отнюдь не забиякой. Толковый — иногда слишком толковый для гвардейского офицера. Знал несколько языков, успел попутешествовать по Европе. Это Серж снимал кожу с пленных? Своей рукой рубил пленным головы? Наверное, кто-то присвоил себе имя погибшего и… Хотя когда стало известно, что Трубецкой объявил войну Бонапарту лично и всей его армии, — вот это вызвало всеобщее одобрение. Это — да! Это лихо! Это…