Князь Трубецкой
Шрифт:
Наконец русские армии соединились в Смоленске, и пошли разговоры о генеральном сражении. И в русской армии, и во французской. О сражении говорили с надеждой. Барклай, получивший старшинство, правда, драться не спешил, чем приводил Багратиона в бешенство, но всякому было понятно: нужно драться. Нужно щелкнуть по носу… да что там — щелкнуть, нужно просто снести голову зарвавшемуся французу…
Багратион писал письма царю с жалобами на Барклая, Бенигсен писал царю письма с жалобами на Барклая и Багратиона, царь… государь император писал письма сестре с жалобами на всех троих…
Армия готовилась
Не обращая внимания на удивленные взгляды, ротмистр узнал, где именно находится сейчас Бенкендорф, отправился по указанному адресу, терпеливо выслушал адъютанта, который пространно объяснил, что Александр Христофорович сейчас занят, кивнул и прошел мимо поручика, словно тот был предметом мебели.
— Изюмского гусарского полка ротмистр Чуев, — отрапортовал гусар, распахнув дверь в комнату, в которой находился Бенкендорф. — Позвольте? Я от князя Трубецкого. С письмом.
Глава 05
Божья коровка медленно ползла по стволу винтовки. Хорошо ей, никуда не нужно спешить, ни о чем не нужно думать… Хотя и князю Трубецкому спешить некуда — это одно из преимуществ засады. Сидишь себе в кустах и ждешь, когда же дичь приблизится настолько, что…
В глубине леса застрекотала сорока, Трубецкой вздрогнул и прислушался. Нет, похоже, что это кто-то из мужиков спугнул птицу возле оврага. Вот ведь, люди природы. Казалось бы, должны чутко прислушиваться, понимать, ан нет — наплевать крестьянину на все эти прелести и особенности. Да и охотников среди мужиков, считай, нет. Какая для крепостного охота, какое оружие в доме? Вечером нужно будет узнать, кто именно птицу переполошил, да наказать.
А сейчас — ждать.
Расслабиться и ждать, в этом заключается искусство засады. Ты уже выбрал место, наметил способ нападения, прикинул возможные варианты развития событий — и все, от тебя уже ничего не зависит. Сиди и жди. Не засни только.
Божья коровка доползла до дульного среза, замерла в нерешительности, приподняв красные с черными крапинками надкрылья.
«Божья коровка, полети на небо, там твои детки кушают котлетки… — прошептал Трубецкой. — Всем собакам раздают, а тебе не дают». Присказка из его детства сработала, божья коровка взлетела, сделала круг над головой князя и улетела.
Жарко. Даже птицы не поют, разморенные полуденным солнцем. Мужики в подлеске, наверное, дремлют, выставив в дозор кого-то из молодых, того же Кашку. Паренек смышленый и не обидчивый. Акакий Парамонович Колотяга. Вот думал ли ты, господин князь, что встретишь в реальной жизни человека с именем Акакий? А Пафнутий? А?..
Снова подала голос сорока, на этот раз от дороги. Похоже, не соврали французские обозники, когда хвастались вчера, что двинутся в эту сторону. Переночуют в Степановке да и двинут прямо через лес.
Здорово выпили, видать, обозники, раз вслух несли такое в присутствии кучи народа. Нет, они, конечно, болтали по-французски, они не могли знать, что среди крестьян на рынке крутится уланский корнет Вася Филимонов, совершенно непохожий в свои пятнадцать лет на отпрыска дворянского рода, худющий, загорелый, с заусеницами на пальцах и давно не стриженными волосами. И вполне прилично знающий французский язык.
Так что зря французы так свободно обсуждали свой сегодняшний маршрут, зря. И дали время Трубецкому подготовиться к встрече.
Князь честно пытался привыкнуть к новым для себя старинным методам боевых действий. Он и раньше понимал, что все будет иначе, что недаром отряды русских партизан формировались из кадровых военных, казаков и гусар. Да, можно с кучкой крестьян втихомолку спалить мост, можно перехватить посыльного с донесением или приказом, но чтобы наносить реальный урон, следовало ходить в атаку. Пусть наскоком, пусть из засады, но — сабли наголо, штыки наперевес, с богом и ура!
Тактика была понятная, но совершенно для Трубецкого неприемлемая. Не было у него сотни-двух казачков или гусар. Да и не нужно, тут и одного было многовато, с постоянными разговорами на тему понятий чести в войне.
— Это война, — в очередной раз говорит Трубецкой.
— Это — убийства, — в очередной раз возражает Чуев. — И вы никогда не сможете мне объяснить, почему я должен принять то, что вы решили признать правильным.
— То есть когда идет сражение — все можно? И убивать, и калечить, если кто из мирных подвернется — сам виноват, нечего было лезть… Так? А вот помимо сражения, когда сталкиваешься с неприятелем, так нельзя?..
— Ну как вы не поймете?! — восклицает — именно «восклицает», как писали в ремарках старых пьес, — Чуев. — Вы становитесь убийцей. Насильником и убийцей.
— Это вы не поймете, господин ротмистр, что война не имеет пауз. Не имеет. И воевать нужно каждую минуту, каждое мгновение…
— Воевать! Воевать, Сергей Петрович, а не живодерствовать…
— То есть дождаться, пока вражеский обоз подойдет, вывести своих людей, построить, дождаться, когда супостат тоже строй в порядок приведет, и вот тогда, обменявшись залпами мушкетов, двинуться в штыковую? Или пустить своих кавалеристов в атаку? — Трубецкой с интересом рассматривает раскрасневшееся лицо ротмистра. — Я правильно себе представляю законную тактику засады?
— Нет, зачем же так? Подпустить поближе, залп, потом — в атаку, пока противник не пришел в себя, больше одного залпа ведь все равно в засаде не получится, и себя дымом выдашь, и этим же пороховым дымом себя ослепишь…
— То есть убить без предупреждения — можно?
— Можно, — уверенно отвечает гусар.
— И часового зарезать можно, чтобы не мешал?
— Конечно.
— И пленного допросить?