Князь Владимир. Книга 2
Шрифт:
— «Не плачь по нас, святая Русь, — сказал певец задумчиво, — не надо слез, не надо…» Ага, можно продлить так: «Молись за нас, святая Русь! Молитва — нам награда».
Владимир кивнул одобрительно, кинул ему полтину серебра.
— Вот-вот. Чтоб не требовали золотой посуды, как нынешняя дружина. Помолились — и уже довольны.
Певец ушел, озадаченный и окрыленный разом, а Владимир подумал хмуро, что человеку обязательно надо чувствовать себя лучше других. Золотой посуды не всех не напасешься. У него теперь не дружина, а самое огромное в Европе войско.
Олаф уже наелся, распустил пряжку на
— Хитер! Я помню, как во Фракии… Бывало, бредешь, ноги волочатся где-то сзади по пыли, уже готов упасть и умереть, ничто не свете не мило. А затянет запевала походную песнь, кто-то подпоет, и уже сил прибавляется, и спина перестает горбиться!
Владимир счастливо засмеялся:
— Олаф! Весь мир — наше поле. А люди — трава, которую можем растить хоть с сорняками, хоть без, а то вовсе выполоть все к черту и засеять чем-то новым!
По прибытии Владимира с молодой женой встречали волхвы в городских воротах. Молодые девки с распущенными волосами плясали и пели, осыпали новобрачных цветами. Когда они чересчур близко приближались к Владимиру, коричневые глаза Анны становились зелеными от ревности.
Духовенство прибыло со вторым отрядом всего на три дня позже. Их отвели в приготовленные им дома. Часть ромеев взяли в княжий терем, по большей части это были молодые девки, что помогали одеваться принцессе, а также ее ближние слуги, патрикии, послы.
Во дворце сразу зазвучали веселые голоса, смех. В комнатах и переходах замелькали яркие, как крылья бабочек, платья. Окна и раньше всегда были открыты, а по велению князя плотники теперь спешно расширили оконные проемы по-царьградской моде. Света стало больше, суровые палаты преобразились. Где в торжественных покоях невольно приглушали речь, чтобы не потревожить души предков, незримо витающие в палатах, теперь весело и раскованно звучала чужая речь, рассыпчатая и звонкая.
Если раньше посуда звенела только на кухне, а оттуда еду на блюдах подавали в трапезную, то с прибытием ромейских гостей ели и пили даже в горницах, светлицах. Все христиане, но за столом не уступали язычникам, не соблюдали постов и скоромных дней, заглядывались на молодых девок — такая вера, по молчаливому наблюдению Тавра, на Руси приживется.
Весть о грядущем крещении достигла и капища. Несс всполошился, явился с двумя волхвами. Владимир ощетинился, разговор предстоял неприятный. Тавр, Борис и Войдан остались в палате, молчали, но сопели сочувствующе, подбадривали князя взглядами.
— Народ не примет чужую веру! — закричал Несс яростно еще с порога.
Владимир сумрачно смотрел на буйствующую перед ним фигуру могучего старца. В палате сразу стало тесно от белых одежд, словно волхвов явилось целое войско. Воздух накалился. Запахло не только потом, но и пролитием крови.
— Почему же, — сказал Владимир размеренно, изо всех сил выказывая в голосе спокойствие и уверенность, — почему она чужая?
— Потому что это вера жидов!
Он старался держать лицо неподвижным, но каждое слово било в лицо как острым камнем. Волхв возвращает ему каждое слово, брошенное им самим совсем недавно.
— Вера не чужая, — возразил Владимир, живот заболел от страшных усилий держать тело неподвижным как и мышцы лица. — Христос
Волхв потряс воздетыми к небу руками. Голос его сорвался до исступленного визга:
— Откель ты взял, что Христос не иудей?
— А он сам сказал, — ответил Владимир строго, чувствовал небольшое облегчение, ибо к этому разговору изготовился. — Что есть главное в его вере? «Нет ни эллина, ни иудея!» Это мог сказать только человек, которого иудеи притесняли за его неиудейство. Он добивался равенства, ибо был лишен его!
А Борис, выдвинувшись справа, сказал громко:
— Волхвы знают, что Христос был из Галилеи. А жителей Галилеи никогда не почитали за настоящих иудеев, ибо Галилея была заселена одними скифами…
Владимир властно повел дланью:
— Вы свободны, святые отцы.
Из боковых дверей выдвинулись дружинники. Каждый поперек себя шире, для боя не больно хороши, зато вынесут всякого. Сами в железе, глаза недобро блестят сквозь узкие прорези железных личин. Таких хоть бей, хоть плюй в железные короба, себе дороже. Волхвы попятились, подхватили Несса под руки.
Когда за ними захлопнулась дверь, Владимир вздохнул с облегчением:
— Я боялся, крику будет больше.
— Сплюнь, — предостерег Борис. — Ты просто захватил их врасплох. А сейчас пойдут мутить народ. Но зачем ты так…
— Соврал как пес подзаборный?
— Ну, когда князь говорит неправду, это тоже брехня…
На лице великого князя мелькнула жестокая усмешка:
— Так уж и брехня? А где сказано, что он чистый иудей? А раз не сказано, то каждый волен трактовать, как ему с руки. Зато если он рус… или пращур русов, то это у многих вышибет оружие из рук. А горлопанам заткнет глотки.
Борис покачал головой. В глазах было осуждение:
— Ты чересчур политик. А как же с душой? Какой грех на душу!
— Разве? А я считаю, что эта малая ложь… даже лжишка, ежели поглядеть, спихнет целый горный хребет моих черных, как ночь, грехов.
Борис все еще качал головой в сомнении:
— Не знаю, не знаю… Если уж сразу начинается со лжи, что будет дальше?
Владимир кивком отпустил его, затем, что-то вспомнив, крикнул вдогонку:
— А крестить будем в день Боромира! Один знаток подсказал. В этот день вода в Днепре прогревается как нельзя лучше.
По Киеву и Киевщине понеслись на быстрых конях бирючи, созывая на великий пир к великому князю, коего сам базилевс признал таким же базилевсом как и сам. Особые посланники собирали князей окрестных земель, кои платили дань Киеву. Князья являлись со своими воеводами, боярами, знатными мужами, малой дружиной. Улицы Киева заполнились пришлым нарядным народом. Все на дорогих конях, седла и чепраки в золоте, даже конская сбруя блещет серебром, а сами всадники щеголяют оружием, в рукоятях блещут рубины и яхонты.