Князь Воротынский
Шрифт:
Только об одном молил князь Иван Бога, чтобы сына миновала царская опала. Сына и княгиню-ладушку. Пусть уж ему одному, если так угодно Богу, секут голову, но род не рубят под корень. И если в темнице сидеть предстоит, то тоже чтоб одному. «Авось, не поднимется рука на грудничка, – с надеждой думал князь Воротынский. – Не дозволит Господь Бог загубить безгрешную душу. И ладу мою не постригут в монахини. Пресвятая Богородица отведет государеву руку…»
Намного спокойней было бы на душе у князя, знай он, что сын его, безгрешная душа, безмятежно спал в удобной люльке, установленной в возке, а сам возок стоял на берегу Десны, чуть в стороне от дороги под раскидистой ветлой в ожидании дружинников, первая дюжина которых вот-вот должна была появиться на Калужской дороге.
Почему на Калужской? Двужил решил ехать по ней, чтобы избежать погони, если она случится, заехать в Серпухов через Вороново, Белоусово, Высокиничи. Дальше так, но – спокойней.
Княгиня безропотно согласилась ехать этой дорогой, менее накатанной, более колдобистой, ее нисколько не волновали неудобства, ибо ее теперь занимало только одно: как только доберутся они до Серпухова, а Никифор, оставив ее, увезет княжича в удел, тут же она вернется в Москву. Решение это ее было твердым и бесповоротным. Воротится она, не ожидая никаких вестей. Не дожидаясь и своей дорожной коляски. Она надеялась, что по-людски отправит ее воевода серпуховский, ведь они же были с князем Иваном на короткой ноге. Жила княгиня поэтому сейчас одним – мыслью о предстоящей встрече с великой княгиней, царицей Еленой, вела с ней мысленный разговор, подыскивая трогательные и вместе с тем убедительные слова, обеляющие князя.
Увы, не случилось так, как мыслилось княгине. Ее приезд в город вроде бы никто даже не заметил. Обычно, когда они останавливались проездом в Москву или из нее в своей усадьбе, специально для остановок на отдых приобретенной, тут же съезжалась к ним вся городская знать, особенно ратная, сейчас же к воротам усадьбы не подъехала ни одна коляска, не появился ни один конный. Даже атаман городовых казаков не соизволил навестить княгиню. Она была весьма этим удручена, но ей ничего не оставалось делать, как самой поехать к воеводе. До фамильной ли гордости, когда в беде муж?!
Воротник впустил ее в усадьбу воеводы с обычной расторопностью, встретила ее жена воеводы Мария Фроловна любезно, провела в свои комнаты, но, догадываясь, что княгиня будет что-либо просить у воеводы, опередила ее:
– Супруг мой в Воскресенском монастыре. По воеводским своим надобностям. Нынче его даже не жду.
Но только что воротник сказал княгине, что воевода дома. Не нашла нужным княгиня долго задерживаться в этом лживом доме, перекинулись они с хозяйкой несколькими фразами о городских новостях, о князе Иване воеводша ничего не спросила (все знала, но неумело притворялась несведущей), княгиня же сочла унизительным рассказывать ей о своем горе и своих намерениях. «Бог им, лицемерам, судья…»
Бог, конечно же, шельму метит, но не вдруг карает грешников, не вдруг и вразумляет и понукает на покаяние, на исправление противного совести и чести поступка, оттого княгине самой предстояло искать выход из сложившегося положения. Вернувшись к себе, покликала ключника.
– Хочу завтра выехать в Москву. Есть ли в доме надежная карета?
– Для дальней дороги нет. Князь не распоряжался иметь такие. Да и кони прыткие слишком, на малый выезд отобранные. Красивы, да не выносливы.
– Что будем делать?
– У боярских управителей поспрошаю…
– Нет-нет. Без них бы обойтись.
– Можно и без них. Только получится выезд не княжеского достоинства. Удобства тоже поменьше.
– Бог с ним, с удобством. Лишь бы без поломки и резво.
– Все сработаю, матушка. Опочивайте с дороги. Завтра к полудню, Бог даст, тронетесь в путь.
И в самом деле, выезд был подготовлен даже немного раньше обещанного времени. Дружинники для сопровождения – любо-дорого, одно загляденье: кони боевые в дорогой сбруе, оружие и кольчуги у ратников добротные, шеломы и щиты начищены, а вот в чем княгине ехать, не очень-то разберешься: возок ли, карета ли, рыдван ли в кибитку переоборудованный. Одно утешает – просторно внутри и пол мехами устлан, а стенки обиты персидскими коврами.
А что безрессорный рыдван на каждой колдобине так встряхивает, что спасу нет, то тут ничего не остается, как терпеть. Много княгине терпеть придется, раз она мужа опального решила вызволить.
Перво-наперво смириться с тем, что сын станет расти не на глазах. Только весточки от него получать да изредка к нему наведываться. Унижения всяческие испытывать. Первый плевок в лицо ее пригожее сделан воеводой серпуховским и его супругой, но то ли еще будет впереди…
Но пока что княгиня об этом даже не думала, воевода обидел ее, верно то, но Бог ему судья. Да и прок от воеводы какой? Вся надежда на великую княгиню. На царицу Елену.
Та встретила княгиню радушно, даже всплакнула, ее жалеючи. Вспомнила и клятву, которую они давали друг другу, обещая идти по жизни рядом, и поддерживать друг друга. Елена обещала всяческое содействие, но надежды на освобождение князя Ивана не вселила.
– Одно скажу, крут на расправу муж мой Василий Иванович, на добро же не быстр. За дядю своего, князя Михаила Глинского, сколько просила, все не прощал его. Император Максимилиан через посла своего просил государя Василия Ивановича отпустить Михаила Глинского в Испанию к королю Карлу, но и на это не отозвался. Такой он. Но не станем терять надежды.
Через два дня Елена сама приехала в усадьбу к Воротынской, чтобы сообщить несчастной подруге своей все, о чем проведала.
– Митрополит у государя побывал, просил, не лишал бы живота верного слугу своего. Василий Иванович ответил, что такого в мыслях не держал. Не за измену заковал, а за нерадивость и за строптивость. Не люба ему, как он сказал, женитьба на мне. К владимирским и ярославским князьям, якобы, примкнул, а те упрямятся признать меня царицей.
– Да не может такого быть! – воскликнула княгиня. – Дома ни разу против Глинских и тебя ни одного слова не сказывал. А со мною он не лукавил никогда.
– Верю, милая. Верю. Только как убедить царя, супруга моего?
– Так и убеди: напраслина, мол. Напраслина.
– Митрополит просил, – не среагировав на последние слова княгини, продолжала Елена, – не пытать невинного, на что царь ответил, что исполнит просьбу церкви. А когда митрополит попросил снять опалу вовсе, отрезал круто. Пусть, дескать, кандалы поносит, верней государю служить станет. Да и другим, сказал, острастка, не перечили бы царю всея Руси. На постриг в монахи тоже не дал согласия. Сказал грубо: таких воевод в монахи – жирно слишком, он мне еще самому нужен. Выходит по всему, можно надеяться.