Князь Воротынский
Шрифт:
Все верно. Одного только не ведал князь Иван Воротынский, что в день его отъезда из Москвы в Литву сбежали князь Симеон Федорович Бельский со своими боярами и окольничий Лятцкий. Тот самый Лятцкий, который наведывался недавно в московскую усадьбу Воротынских.
Князь Овчина к Елене.
– Сдается мне, и князь Иван Воротынский с Вельскими в сговоре. Попытать бы.
– Сперва я сама с ним поговорю, потом решим, как поступить. Покличьте его.
Послали за кйязем Иваном. Вернулись посланцы без него. Доложили:
– Выехал в свой удел.
– Догнать бы и оковать, – предложил Елене князь Овчина но та возразила:
– Повременим. Оповести, князь Иван Федорович, серпуховского воеводу, пусть догляд установит за князьями Воротынскими. За отцом и сыновьями. Они уж не дети.
– Опрометчиво так поступать, моя царица. Не запамятовала небось, что главным воеводой речной рати назначен князь Иван Бельский?
– То сделала по твоему совету.
– Пусть так. Только не упрека ради я говорю. Думаю, а не снюхались ли Вельские и Воротынские? Если Воротынский переметнется, мы потеряем порубежный удел. Это – раз. Второе: его примеру вполне могут последовать князья Белевские и Одоевские.
– Погодим. Пошли и ты своих верных людей в речную рать. Особенно в Коломну. К главному воеводе. Ни одного его шага неверного не упусти.
На этом и порешили.
Знай обо всем этом князь Воротынский, тут же поспешил бы обратно в Москву, но он спокойно ехал в свой удел, обдумывая те меры, какие необходимы для защиты удела и рубежной земли русской, но, главное, горя нетерпением встретиться с сыном, загодя радуясь той встрече. Он пытался даже представить себе своего сына, княжича Михаила, в его воображении он рисовался крепкотелым, с пригожим лицом, как у княгини, и умным добрым взглядом – все, что прежде рассказывала княгиня об их первенце, он кратно преувеличивал, рисуя портрет сына.
Он не ошибся в своих ожиданиях. Княжич Михаил и впрямь предстал перед отцом не птенчиком, едва оперившимся, но – мужем. Сразу бросилось в глаза князю-отцу гибкое, тренированное тело не изнеженного баловня, а ратника. Взгляд острый, хотя и была смягчена эта острота слезами радости, застлавшими глаза юноши.
Поначалу Михаил, играя совсем взрослого воеводу, поклонился поясно отцу, но на малое время Хватило у него сил играть эту роль, не совладав с собой, он затем кинулся в объятья отца и прижался к его все еще могучей груди.
– Счастье-то какое Бог дал, – умиленно повторял князь-отец, прижимая к себе сына и похлопывая по тугой его спине. – Счастье-то какое!
Но нежность эта не могла быть долгой. Они – мужчины. Они – воеводы. Отец мягко отстранил сына, сказав:
– Ну, будет. Теперь, слава Богу, вместе.
Князь шагнул к Никифору Двужилу, который стоял в ожидании, когда на него обратит внимание государь его, поклонился низко, затем взволнованно заговорил:
– Я всегда верил в твою преданность моему дому, но то, что ты сделал для меня, я даже не могу оценить! – И он снова низко поклонился своему стремянному.
Настало время и Никифору степенить князя:
– Будет, воевода. Иль мы дети, в куклы играющие? Я поступал по чести. А коков твой сын в сече, сам поглядишь, тогда и скажешь свое окончательное слово.
– Знаю и без того – худу не научил. Но ты прав, не стоит уподобляться слезливым бабенкам, – голос его окреп, зазвучал командно: – Готовь дружину к встрече со мной. Славно она потрудилась без меня, хочу знатно ее наградить: каждому по новой кольчуге и по золотому рублю. А тебе, Никифор, и Сидору Шике – милость особая. Вдвое земли вам добавлю с селами и велю новые терема срубить. Каждому по чину. И вот еще что: младшего моего бери в обучение. Княгиня по слабости своей не пустила княжича Владимира к тебе, теперь наверстывать нужно упущенное.
– Постараюсь, князь. Завтра же начну.
Начать-то он – начал, а вот по-настоящему приобщить к ратному делу князя Владимира удалось Никифору Двужилу лишь через годы. События повернули в такое направление, о каком обычно говорят: «Не дай, Господи!»
Началось с того, что на одной из сторож, стоявших на засечной линии между Козельском и Воротынском, казаки-порубежники перехватили литовского вельможу, которого сопровождала внушительная охрана. До стычки дело не дошло лишь потому, что благородный гость сдержал своих телохранителей, а казакам сообщил:
– Мы с миром к князю Воротынскому посланы Сигизмундом.
Поверить казаки – поверили, но свою охрану учредили, хотя и негодовал вельможа. С великим шумом, таким образом, прибыл к князю Воротынскому польско-литовский посланец, хотя надлежало, по цели его визита, тайно появиться в княжеском дворце.
Шум литовцами был задуман с умыслом: князь вынужден будет учитывать факт огласки и скорее согласится на предложение, понимая, что в противном случае он все равно окажется под подозрением, а при умелой интриге в Кремле может быть обвинен в измене и даже казнен. Выбор у князя, таким образом, сужен до минимума.
Вельможа, представ пред князем Воротынским, заговорил, вовсе не заботясь о том, покинули ли палату приконвоировавшие его казаки.
– У меня, князь, письмо тебе от самого Сигизмунда, а меня твои люди конвоировали как преступника!
Князь Иван Воротынский, сразу поняв, какая угроза нависла над ним, ответил резко:
– Я присяжный одного повелителя – царя всея Руси, великого князя Ивана Васильевича. Если твоему королю что-либо нужно, пусть шлет к нему послов. Письмо своего короля вези обратно!
Посланец, уже протянувший было князю пакет, подержал его, подержал, надеясь, видимо, что князь передумает, затем вернул его на прежнее место – в дорожную суму-калиту – и с явным сокрушением молвил:
– Выходит, окольничий Лятцкий солгал, сказавши, будто имел с тобой, князь, уговор? Несдобровать, значит, окольничему. Ой, несдобровать! Мой король не жалует лжецов.
Опешил князь Иван от такого нахальства, не вдруг нашелся, что сказать в ответ, литовский же посланед продолжал:
– Не стоит удивляться, князь. Тебе же хорошо известно, что князь Симеон Вельский и окольничий Иван Лятцкий присягнули моему королю.