Князь Воротынский
Шрифт:
– Воля гостя, – без охоты, подчеркивая вынужденность совета с сыновьями, обратился к ним князь: – Вы все слышали, наследники мои, князья юные. Что скажете?
– Что ты, батюшка, сказал, то и мы повторим, – склонил русую свою голову княжич Михаил: – Мы – единое целое.
– Спасибо, сын! А ты что скажешь, Владимир?
– Повторю сказанное братом.
Князь Воротынский, довольный, развел руками.
– Не обессудь, князь Иван, за попусту потраченное тобой время, но слово наше твердо: под Сигизмунда не пойдем. У него тоже не мед, если в паписты не перекрестишься, а мы – православные, слава Богу, и честь державы нашей православной станем блюсти усердно. Здесь ли, на засечной черте, либо где в другом месте, куда государь пошлет. Доля княжеская – воеводить честно.
Явно расстроенным уезжал князь Иван Вельский, забыл даже, что планировал для отвода глаз побывать хотя бы на одной стороже. Сразу направил коня в Серпухов. Угнетало его и сомнение, верно ли поступил, открывшись Воротынскому, особенно при детях его, и призвав его в сообщники. За отказ Бог ему судья, а вот чего доброго в верховную думу и правительнице вестового с наветным письмом пошлет, тогда уж несдобровать.
Князю Воротынскому так бы и следовало поступить, коль скоро он искренне не желал ослабления России ни своей изменой, ни изменой других князей, считая переметчиков недостойными уважения людьми, но обида на верховную думу, на самою Елену, вовсе его забывших, все еще не проходила, к тому же он считал последним делом нарушать закон гостеприимства: не осуждать гостя, как бы он себя ни вел, не выносить на всеобщую молву то, о чем велась с гостем беседа. Это князь Воротынский считал для себя святым.
Правда, он намеревался переехать на какое-то время в московские свои палаты, чтобы снять возможные к нему подозрения, если кто другой, с кем князь Иван Вельский станет вести подобные речи, выдаст его, а верховникам и царице станет известно, что бывал Вельский и у него в гостях, – опасался Воротынский незаслуженной опалы, хорошо зная, что тогда не избежать допросов, а то и пыток; но скорая поездка в Москву не сложилась, а причиной тому стала новая сакма, прорвавшаяся через засечную линию.
Появилась она нежданно-негаданно. Ни станицы, высылаемые из сторож в Поле, ее не обнаружили, ни лазутчики не уведомили. Прошила сакма край белевскои земли, и пошла гулять по уделу Воротынских. Белевская дружина кинулась за сакмой, только у нее, как говорится, одна дорога, у татар-разбойников – сотни.
Князь Иван тоже с малой дружиной кинулся в погоню и тоже не успевал опередить ворогов, а шел лишь по ископоти сакмы. Горестно было видеть пограбленные и порушенные села, но Воротынский все же надеялся, что большая дружина, которую он отправил на засечную линию и повелел искать захоронки курдючного сала, а, найдя их, сесть в засаду, перехватит сакму и воздаст за содеянное зло сполна.
Неуловимость сакм – в их стремительности. Даже отход их с награбленным и полоном необременительным, как правило, быстр на удивление. Долго не могли порубежники засечной линии противопоставить той быстроте что-либо реальное. Чаще всего сакмы уходили безнаказанно. Создавалось такое впечатление, что ни люди, ни кони во время набега ничего не пьют и не едят, а только скачут и скачут. Даже грабят села почти без остановок. Как такому не удивляться, как не думать о нечистой силе?
Но удивление и суеверный страх прошли, когда один да другой раз казаки-порубежники нашли захоронки с бараньим курдючным салом, которые готовили татары загодя, особенно на пути возвращения в Поле. Курдючное сало им и пищей и водой служило. Как коням, так и всадникам. Подскачут, раскидают дерн и траву, напихают в рот коням сало, сами поглотают его живоглотом и – вперед. Если же казаки или княжеские дружинники сидят на хвосте, то и на такую стремительную кормежку время не тратят, а, похватавши курдюки, кормят салом коней на скаку.
Поначалу казаки разоряли захоронки, и это, конечно, имело эффект, но не так уж и большой: у татар всегда имелись запасные тайники. Пошли тогда порубежники иным путем: выставляли засады на том пути, который приготовлен сакмой для отступления. И очень важно было сторожам и станицам засечь подготовку тайников с салом, оповестить без промедления о том воевод. Если такое удавалось, к встрече с сакмой готовились, и даже случись, что она проскочит засечную черту, обратный путь ей будет заказан.
На этот раз станицы и сторожи готовились к встрече сакмы (в другом месте и чуть позже), о какой прислали известие из степи и, естественно, разведку на других участках границы ослабили, оттого и прозевали подготовку к набегу, оставив тем самым княжеские дружины Белева и Воротынска без нужных им сведений. Белевцы и воротынцы безуспешно пока гонялись за сакмой, и лишь надежда, что будет найден путь отхода татар, подбадривала их, питала мысль о справедливой мести.
Третий день погони. Сакма явно повернула на юг и ускорила без того сумасшедший темп. Преследователи отставали все больше и больше. Похоже было, что на сей раз грабители выскользнут в свои улусы безнаказанно, ибо так и не дождался вестей князь Иван Воротынский от своего сына Михаила, которого послал вместе с Двужилом и с большой дружиной на перехват сакмы. Князь досадовал, что на сей раз они оказались нерасторопными. Даже не удержался и посетовал княжичу Владимиру, которого взял с собой:
– Что-то не сладилось у Михаила с Никифором. Если не накажем сакму, она и на следующий год пожалует.
– Стал быть, худо, – согласился княжич Владимир, да собственно, он не знал, что ответить отцу. Попавший впервые в такую переделку, он был угнетен тем безжалостным разором, какой оставляли после себя крымцы, и не очень-то вникал в действия отца, а о большой дружине, которой надлежало отрезать пути отхода, вовсе не думал.
– Худей худого, – вздохнул князь Иван. – Срам. С какими глазами пожалуем домой?!
Только зря сокрушался князь-воевода. Прежде времени. Одна из станиц нашла, наконец, захоронку с салом. Далеко, правда, от засечной линии. Наверняка второй пункт питания на пути отхода. Выслушав гонца от станицы, княжич Михаил и Никифор Двужил прикинули, где может быть передовая захоронка и, выслав тут же казаков искать ее, поспешили следом со всей дружиной. Расчет их оказался верным. Ближнюю захоронку нашли скоро. Устроили ее татары почти сразу же за засекой, на большой лесной поляне. Никифор, осматривая местность, удивился даже:
– Иль ума у них мало, коль такое место выбрали?
Казак же из разъезда, нашедшего тайник, не согласился:
– Не о том, Двужил, говоришь. Место отменное. Не случай, ни за что не пошли бы его. На это басурманы и рассчитывали.
– На что они рассчитывали, им судить да рядить, – возразил Никифор. – А мы тут сготовим для них засаду. Тут всех и положим.
– А я бы не стал здесь засадить. Будто они дозоры впереди не имеют? Обнаружат те засаду, обойдет ее сакма лесом и – дело с концом.
– Верно, – поддержал казака княжич Михаил. – Если с полверсты вперед подадимся, в самый раз будет. Сакма, уверенная, что ее не ждут, не столь насторожена будет, да еще продолжит коней кормить на скаку, сами будут еще глотать сало. Тогда хорошо можно встретить.
Никифор согласился без упрямства. От разумного чего ж отмахиваться, цепляясь за свое?
С трудом, но нашли подходящее место. Совсем недалеко от опушки, за которой начиналась степь с редкими перелесками. Одно смущало: если кому из крымцев удастся прорваться сквозь засаду, уйдет тот, считай, от расправы.