Князь Воротынский
Шрифт:
Вот это – новость! У князя Ивана перехватило дыхание от столь дерзкой провокации литовцев, так удачно выбравших время для мести за то, что в свое время воротился он в свое исконное отечество, покинув Казимира. И не один. Уговорил и других князей ветви Черниговской. Приказал гневно:
– Взашей гоните! За рубеж удела моего! За рубеж России!
Не то решение принял князь. Ой, не то! Оковать бы посланца сигизмундова и свезти в Москву, к великой княгине Елене, но в горячке не подумал о последствиях сделанного опрометчивого шага.
На худой конец самому бы скакать в Москву. Но и этого князь не сделал. Думал, конечно, об этом, но тут некстати татарская сакма прорвалась через засечную линию, опередив на пару дней весть лазутчика. Обратный путь сакмы верный человек из степняков передал, оттого ее не выпустили. Сам князь повел дружину, чтобы отсечь путь отхода грабителям.
Сакму, как стало привычно княжеской дружине, казакам и стрельцам сторож, побили, награбленное татарами вернули хозяевам. Даже с лихвой. Ни одного татарского коня, ни одной сабли, ни одного доспеха, ни одного пленного татарина не взял себе князь, все раздал смердам, чтобы поскорее те встали на ноги, и это возвышало его в глазах подданных.
Гордясь удачей, князь Иван забыл даже о литовском посланце, но тут прискакал к нему вестовой от князя Ивана Вельского, главного воеводы речной рати. Уведомлял он Воротынского, что в самое скорое время поедет поглядеть, все ли ладно в полках, что стоят в крепостях по Оке, непременно тогда наведается и в его вотчину, просил поэтому не отлучаться из дома надолго.
Доволен князь Воротынский, что вспомнили о нем, велел Двужилу еще раз проверить самолично, все ли в полном порядке у дружины, чтобы комар носа не подточил, если задумает главный воевода догляд учинить; послал своих подручных на все сторожи, чтобы и там не углядел изъяну какого главный воевода, если соберется проверить, как идет порубежная служба – ждал, короче говоря, князя Ивана Вельского, как главного воеводу, а вышло совсем не то, к чему князь готовился.
Иван Вельский приехал к Воротынскому во дворец один, лишь с малой охраной. После традиционных взаимных поклонов, после представления Вельскому княжичей Михаила и Владимира и приглашения быть гостем в его доме, Вельский ответил Воротынскому:
– Недосуг, князь. Поговорим, уединившись, и – я в обратный путь.
Не смог скрыть разочарования князь Воротынский. Особенно тем, что даже с княжичами не хочет побеседовать главный воевода. Спросил недовольно:
– Иль помешают сыновья мои беседе? Сын мой Михаил уже дружину водит, литовцев и татар знатно бивал. Владимиру тоже воеводская стезя самой судьбой предназначена, коль мы порубежные князья.
– Ну, что ж, хочешь сынов позвать – зови.
– Спасибо. Только не обессудь, князь Иван, не стану я с тобой речи вести, пока не отобедаем, медку пенного по чарке-другой не осушим. Уважь хозяйку. Она старалась, чтобы гость остался доволен.
– И верно, хозяйку обижать негоже, – согласился князь Иван Вельский. – Прости, князь, что не подумал об этом. Времени у меня действительно – кот наплакал.
В дальнейшем все пошло, как и положено идти, когда в хлебосольном доме уважаемый гость: столы ломились от всякой всячины, кубками с пенным медом и фряжским вином обносила трапезующих сама хозяйка, меняя на каждый выход наряды (один краше другого); хотя и не терпелось узнать Ивану Воротынскому, с каким умыслом пожаловал главный воевода князь Вельский, а самому Вельскому тоже нужно было спешить, ни тот, ни другой не торопили время, всецело отдавая дань традициям гостеприимства. Особенно с удовольствием Иван Вельский целовал хозяйку, принимая из ее рук очередной кубок.
Потехе, однако же, час, а делу – время. Поклонился Вельский хозяйке низким поклоном, перекрестился на образа, висевшие в красном углу под лампадой, и попросил князя Воротынского:
– Веди в свои покои.
Когда они остались вчетвером, Иван Вельский сразу же заговорил о том, ради чего приехал. Не стал ходить вокруг да около.
– Известно ли тебе, князь, что князь Юрий Иванович Дмитровский, дядя государев, оклеветан Андреем Шуйским, и хотя клевета сия доказана, все же заточен Еленою?
– Ведомо. Я тогда в Москве жил.
– Известно ли тебе, князь, о беззаконной связи Елены с Овчиной?
– Слух доходил. Только с трудом верится в это. Она же – царица, а не шлюха.
– Шлюха! К тому же – жестокосердная. Князя Андрея Ивановича Старицкого, младшего дядю царя, тоже намерена оковать.
– Не сокрушусь. По его милости я сколько лет в темнице цепями звякал!
– Князя Михаила Глинского, кто восстает против Елениной связи с Овчиной, тоже грозится оковать!
– Предателю туда и дорога. Всех, у кого служил, предавал, а теперь в добродетель играет. К тому же, он – иноверец. Не верю я, что он искренне сменил папство на православие. Не верю!
– Ну а то, что в опале князья Оболенские, Пронский, Хованский, Полецкий, боярин Михаил Воронцов, разве не выказывает жестокого нрава Елены? Да и она тоже – иноверка.
– Верно. Не русских она кровей. И папистка в душе.
– А царь Иван Васильевич, сын ее, чьих он кровей? Палеологов и Глинских. Вот и прикинь, сподручно ли нам, князьям родовитым, шапки ломать перед бабой-иноверкой, перед сыном ее малолетним, тоже неведомо каких кровей? Будет ли он радетелем земли русской или своей гордыни ради самодержствовать, думать да гадать только остается.
– Что советуешь?
– Податься к Сигизмунду. Я к тебе с дружиной своей прибуду и – пошлем Елене письмо, что больше ей не присяжники.
Тихо стало в княжеском покое. Михаил и Владимир, молчавшие до этого от удивления от столь смелых речей, после такого откровенного предложения даже дышать перестали. Долго не отвечал Ивану Вельскому и сам князь Воротынский. Думал. Наконец вымолвил всего одно слово. Твердо:
– Нет!
– Ты, князь, сыновей спроси, прежде чем некать. Ты, князь самолично их будущее решаешь, не спросивши, мило ли им прозябать здесь, на порубежье, забытыми Еленой и боярами думными?
– Временщики Телепневы не вечны! – упрямо ответил князь Воротынский. – Россия – вечна.
– Думаешь, Шуйские или Глинские о тебе и князьях юных вспомнят? – продолжал Иван Вельский, словно не слышал последних слов о вечности России. – Не надейся. Шуйские себя государями видят по роду своему, а Глинские – прощелыги. Тоже своего не желают упустить или хоть чуток потесниться. Нас, Вельских, и то ни в грош не ставят, а Воротынские для них – пустое место. Им наплевать, что род ваш более знаменит, чем самих Глинских. Не упрямься, князь, а спроси сыновей, здесь ли им по душе, либо в Вильне блистать иль в самой Варшаве?