Князь Ярослав и его сыновья (Александр Невский)
Шрифт:
— Понял, Ярославич. — Миша встал. — Твоим именем!..
И тут же вышел. И все почему-то засмеялись.
— Горяч, — сказал Домаш.
— Оттого-то я его в Новгород и отправил, — отметил Александр. — У тебя, Домаш, голова похолоднее, а потому обе эти дружины ты должен в пчёл превратить.
— Лучше — в ос, — негромко уточнил Чогдар. — Пчела жало оставляет, а сама гибнет. Нам нужны осы. Ужалил и отлетел.
— Татарский бой, — усмехнулся Ярун. — Чогдар дело говорит, Ярославич.
— Ливонцы то ли шведам, то ли датчанам берега расчищают, — сказал князь. — Значит, первое
— Чем? Ни мечей, ни брони не хватит.
— Копьями да баграми, — сказал Домаш. — Этому их долго учить не придётся, сызмальства приучены.
— Тебе, Чогдар, лучников готовить. Чтоб коней рыцарских со второй стрелы валили. Ты, Олексич, мою дружину готовь. Оружие раздай, брони, коней замени, кому требуется. Завтра в Новгород выедете, а я — дня через три. За это время разберётесь, ещё совет проведём и начнём ливонцев щекотать. Яков и Сбыслав, останьтесь, остальные — с Богом.
Все молча вышли. Сбыслав и Яков Полочанин тоже молчали, понимая, что их задания будут только для их ушей.
— Поедешь к князю Андрею, Сбыслав. Приглядывай, горяч он не в меру, но тебя слушать должен. Отцовскую дружину пока в новгородские земли не водите. Идите к границе кружной дорогой, станьте скрытно и ждите моего гонца. Никаких охот, никаких пиров, дозоры — вокруг всего стана, чтоб и мышь не проскочила. Выедешь завтра. Ступай, на прощальном пиру свидимся.
Сбыслав молча поклонился и вышел.
— Тебе, Яков, задание особое, — приглушённо сказал Александр, помолчав. — Я о немцах должен знать все, они обо мне — ничего. Людей для этого подбирай особо надёжных, сам понимаешь. Есть у тебя такие на примете?
— Найдутся.
— Хорошо бы пару-тройку к немцам заслать.
— Постараюсь, Александр Ярославич.
— Враг у нас сильный и опытный, да, кажется, воюет по старинке. И старинку эту я должен понять… — Князь вздохнул. — В Новгород мне надо, очень надо, а я — тяну.
— Что ж так? Ждёшь чего?
— Жду, Яков. — Невский неожиданно улыбнулся. — Княгинюшка моя вот-вот рожать собирается…
3
Едва войско Бату перевалило Карпаты, как впереди него карающей вороньей стаей понеслись страшные легенды, докатившись в конце концов до Франции. Легенды живописали не только монгольскую беспощадность, стремительность их ударов и тучи их стрел, закрывавших солнце, но и небывалые размеры самого татаро-монгольского войска. До ужаса напуганные не столько непривычным обликом врага, сколько необычными его действиями, ратники и рыцари, успевшие убежать правители и перепуганные монахи рассказывали о несметной татарской силе. Говорили, что само войско занимает пространство на двадцать дней пути в длину и пятнадцать в ширину, что за ними по доброй воле следуют несчётные табуны диких коней, а неугодившие в цель стрелы сами собой возвращаются в колчаны всадников. Казалось, Европа готова была
Но как раз-то сил на последнюю решающую битву у Бату-хана уже не было. Растянутый тыл оказался пройденным, а не покорённым, разгромленные в трех сражениях поляки не считали себя побеждёнными, Германия странно отступала, Котян, поссорившись с венграми, ушёл в Болгарию, и Бату вдруг ощутил, что утрачивает цель. Ощущение было настолько тревожным, что он оставил армию на верных полководцев и вернулся за советом к Субедей-багатуру, который по тяжести лет уже не мог пересечь Карпаты, и даже юрту, из которой он почти не выходил, тащила дюжина особо выносливых волов.
— Ты чересчур перетянул тетиву, — сказал учитель, когда Бату объяснил ему сложившуюся обстановку. — А цель ушла. Так куда же полетит стрела, если больше нет цели?
— Моя цель — половцы. Я разобью их и вернусь в Венгрию. Там есть где пасти табуны.
— Моё сердце билось вместе с сердцем великого Чингисхана, — помолчав, сказал Субедей-багатур. — Не так точно, может быть отставая на один удар, оно билось и с его сыновьями. А сейчас оно точно замерло, и я уже не ощущаю ударов сердца великого хана Угедея.
— Угедей умер? — шёпотом спросил Бату.
Советник промолчал, опустив тяжёлые веки на никогда не мигающие глаза.
— Бурундай и Неврюй добьют Котяна и без меня, — продолжал вслух размышлять Бату. — Если я опоздаю в Каракорум на курултай…
— То останешься жив, — весомо сказал Субедей-багатур. — На курултае великим ханом изберут Гуюка. А Гуюк не забывает обид.
— Его обиды настигнут меня и здесь.
— От Каракорума до Волги долог путь. И кто знает, что может случиться на этом пути?
— Ты говоришь загадками, учитель.
— Половецкая степь просторнее степей венгерских, Бату-хан. Если оградить её силой побеждённых русичей, она станет неприступной. У русичей есть два вождя, способных сделать твою орду непобедимой даже для злопамятного Гуюка. Это Александр Невский и Даниил Галицкий.
— Князь Даниил удрал в Венгрию.
— Он вернётся, когда ты уведёшь войска в половецкую степь. Но ждать — значит терять время. Чтобы его не терять, прикажи Невскому изъявить свою покорность.
— Невский смотрит на Запад. Это твои слова, учитель.
— Сделай его взор ещё более пристальным.
— Как, учитель? Ты опять заговорил загадками, а мне некогда разгадывать их.
Субедей-багатур долго молчал. Бату уже начал проявлять признаки нетерпения, когда он сказал:
— Ничто не вечно, хан, кроме разумной власти. Неразумная власть всегда ищет врагов, разумная — союзников. Может быть, это мой последний совет. Обдумай его, внук великого деда.
Он устало прикрыл глаза, и Бату тихо вышел из его юрты. Он с детства восхищался непонятной для него прозорливостью лучшего полководца монголов, прислушивался к его советам, но был достаточно опытен и самолюбив для того, чтобы не следовать им слепо и непродуманно. Тем более что напутственными словами учителя было напоминание о его великом деде.