Князь. Записки стукача
Шрифт:
Оказалось, он работал в соседней деревне. Нанялся к богатому мужику. Ну и начал по вечерам просвещать его работников – рассказывать о свободе в других странах. Слушали целых два дня. На третий пришел хозяин, пригрозил: «Через час не уйдешь – сообщу куды надо».
Баранников сказал мне:
– Уходим на юг. Хозяин поехал в город – наверняка за полицией.
Вот так оказался я с ним… И мы – два ложных самоубийцы – отправились вместе на юг.
Все лето мы пробивались случайными работами: трудились на пристани – нагружали и разгружали пароходы, на рыбных ловлях, где мой офицер чуть не утонул… Уставали смертельно. И все-таки это было для меня счастливое время. Легко дышалось… И радовалось тело тяжелому труду. Хотя впросак все время попадали… Помню, я нашел в своей одежде белых блох. Рассказал об этом работавшим со мной мужичкам. Они от смеха чуть не умерли – какие блохи, это вши. Так я познакомился с Главным Народным Насекомым, которое живет почти на каждом трудовом человеке. Спать было мучительно – вши впивались в голову. Пришлось мазаться какой-то вонючей гадостью и в довершение обриться наголо…
И опять Баранников подвел. Помню, назначил его хозяин работником около лошадей. Велит запрячь, тот берет хомут – и так, и этак поворачивает его на шее лошади, не знает, что делать дальше. Хозяин на него подозрительно уставился:
– Ты что ж, запрячь лошадь не умеешь?
Тот угрюмо молчит.
Я нашелся, ответил за него:
– Мы с Малороссии, у нас на волах ездят…
Подвела опять и агитация. В село приехали на телегах два весьма юных «крестьянина». Оказалось, «наши» привезли нам под сеном запрещенную литературу. Её напечатали на Западе и с великими трудами ввезли в Россию.
Но зачем она здесь? Кому её раздавать, если крестьяне читать и писать не умеют? Решено было читать её вслух. Баранников читал заунывно, и потому поручили мне. На следующий вечер Баранников повел меня к одному знакомому крестьянину. У мужика собрались гости – на смотрины его дочери…
Пока готовился стол и послали за женихом, Баранников завел главу семейства в отдельную комнату. Усадил его на стул.
И я торжественно стал читать прокламацию в стихах:
– Ой, ребята, плохо дело!Наша барка на мель села!Царь наш белый – кормщик пьяный!Он завел на мель нас прямо!Чтобы барка шла ходчее,Надо кормщика – в три шеи!..Баранников меня толкнул – дескать, гляди! Взглянул я на крестьянина и увидел на лице его крайнее внимание, даже какую-то особенную озабоченность. Баранников сказал крестьянину:
– По-моему, ты что-то хочешь спросить?
– Какие ж у тебя хорошие сапоги, – ответил тот, указывая на мои ноги. – За сколько купил такие?
Оказалось, он спрашивал меня недаром. Баранников уже вечером услышал, как крестьянин говорил работникам:
– Это ливолицинеры, доподлинно знаю. Речи богомерзкие говорят, и сапоги у них не наши…
Надо отдать должное Баранникову – он неумело агитировал, но умело следил за врагом, недаром военному делу учился. Выяснил, что ночью сметливый мужичок отправил работника в волость за урядником.
Пришлось нам опять уносить ноги…
Баранников предложил ехать в среднюю полосу. Дескать, там люди победнее и позлее. Под Владимиром в деревне мы нанялись в кузнечную мастерскую молотобойцами.
В это время пришли еще несколько «наших». Оказалось, по всей России «народников» (так нас прозвали) арестовывают. Как правило, доносили крестьяне…
К тому моменту крестьянская жизнь уже начала надоедать мне. Чувствовал, что и офицеру моему тоже…
Ночью Баранников сказал:
– Надо свертывать движение – не вышло. Народ не готов.
Помню, в предпоследний день мы ковали в полумраке нашей кузницы, в ней не было никаких окон, и освещал её только горн… В крестьянских рубахах и грубых фартуках мы били с Баранниковым в два молота, и наши удары отбивали на раскаленном железе непрерывную дробь. Тысячи железных искр вылетали огненными струями, вспыхивали в полутьме зарницами…
И тогда в сверкающей полутьме открылась дверь, и вошел он.
Это был друг Баранникова, некто Александр Михайлов.
Никогда не встречал такого повелительного молодого человека.
Если Баранников был прирожденный воин Революции, то этот Михайлов – ее Робеспьер. Фанатик, но притом не пылкий, а холодно-рассудительный. И оттого страшный. Он абсолютно верил в то, что говорил.
На следующий день он устроил собрание в лесу…
Я стоял у дерева – возле двух ружей, прислоненных к высокой ели.
В лунной ночи, освещенные светом костра, резко выделялись фигуры Михайлова и Баранникова.
Михайлов держал речь:
– …Что мы здесь делаем? Только время теряем. Вы уже поняли, каков наш народ… Их в животных превратили, даже нет… животное в неволе о свободе мечтает, а это водоросли. Может быть, через сто лет проснутся. Нет, только окончательное убийство погонит вперед клячу нашей истории…
– А что значит «окончательное убийство»? – спросил я.
Баранников посмотрел на меня с презрением и промолчал.
Михайлов засмеялся:
– Окончательное – это убить царя. Вот тогда народ будет наш! Народ у нас каков? Одному велишь – трогай, и уже все за ним поехали! Только кучка героев перевернет нашу рабскую страну…
Баранников не успел ответить Михайлову, потому что вокруг все разом зашумело.
Вмиг наши ружья были захвачены. Дружно вспыхнули факелы. Нас окружили со всех сторон неслышно подкравшиеся крестьяне…
Когда нас вязали, кто-то сказал в толпе:
– Сразу понял – баре. Денег не брали, даром ковали… У, нехристи! Бунтовать нас упрашивали, стихи читали… Особенно этот – жиденыш! – И он показал на смуглого Баранникова.
Нас отвезли в волость, поместили в избе. Спасибо – развязали.
– Говорил тебе, Баранников, – горячился Михайлов, – уноси ноги! Но ты всех умнее!
Баранников только усмехнулся:
– Не кипятись, друг. Еще не вечер.
Ночью он разбудил:
– Пора…
Сломать решетку на окне оказалось для него парой пустяков.
Сломал, усмехнулся:
– Ничего толком не умеют – даже арестовать. Эх, Расея-матушка!
Бесшумно вылез из окна, мы – за ним.
Двое караульных – полусонные жандармы – торопливо, покорно отдали нам ружья.