Князь. Записки стукача
Шрифт:
– Все-таки я не понимаю, как мы терпим существование публичной казни, – подвел итог Константин Константинович. Он довольно страстно говорил о том, какое это ужасное и, главное, языческое, противное христианству зрелище, и потому публичную казнь следует непременно отменить.
В конце беседы Цесаревич сосредоточился, набычился – так бывает всегда, когда он начинает о чем-то напряженно думать. И уж если мысль созреет в его медленном мозгу – не выбить её никакими силами.
Забегая вперед, скажу, что, став царем, публичную казнь он отменит.
Вчера
Цесаревич избегает прежних встреч с ним с глазу на глаз в кабинете. Разговаривали в Зимнем саду. Присутствовали Цесаревна, я и Черевин.
Наследник сказал Победоносцеву примирительно:
– Генерал часто повторяет ваши мысли, он ценит вас очень высоко.
– И потому со мной не советуется, – усмехнулся Победоносцев и обратился к Черевину: – Покажи-ка мне, голубчик, чем нас потчует новая метла…
Черевин тотчас протянул заготовленную бумагу. Это был проект воззвания Лориса к жителям столицы, наделавшего много шуму. Победоносцев саркастически прочел вслух: «Угрозами и подмётными письмами проповедовавшие свободу наши нигилисты вознамерились угнетать свободу тех, кто исполняет свои обязанности… Ратуя за принципы своей личной неприкосновенности, они не гнушаются прибегать к убийствам из-за угла. И правительство призывает к себе на помощь силы всех сословий русского народа для единодушного содействия ему в усилиях вырвать с корнем зло террора…»
– По-моему, впервые самодержавная Власть решила обратиться к обществу, жалко подчеркивая, что сама не справляется с ничтожной кучкой кровавых шалопаев… Какая же это диктатура!
– Мне кажется, важно, чтобы общество тоже участвовало, – испуганно возразил Цесаревич.
Минни пришла на помощь мужу:
– Генерал очень красиво сказал Саше: «Верховная комиссия – это диктатура, но диктатура добра и сердца».
– Да, точно сказано, – мрачно согласился Победоносцев. – Это диктатура сердца, но не разума. – И перевел разговор на другую тему.
Цесаревич явно избегал теперь Победоносцева. Ему с ним было неинтересно, половину мыслей Победоносцева он не понимал. Беседуя же с Лорисом, понимал все. Лорис так просто все объяснял… Но виделся с Цесаревичем услужливый Диктатор всё реже. Наследнику приходилось напоминать о себе. Все чаще я ездил к Лорису с его записками. Лорис их пробегал глазами и откладывал, зато посылал со мной множество поклонов и благодарностей Наследнику.
Наступил день, когда Цесаревич узнал об удивительном решении Лориса… из прессы!
Забывчивый Диктатор, не посоветовавшись с Наследником, предложил ликвидировать Третье отделение Собственной Его Величества Канцелярии! Его дела передавались Министерству внутренних дел – в особый Департамент полиции.
Победоносцев тотчас приехал к Цесаревичу. Они заперлись, и я слышал, как наставник посмел кричать: «Третье отделение – не учреждение, это символ эпохи покойного Государя – времени истинного Самодержавия! Это символ народного страха перед Властью. И главное – оно вам предано!»
Ну а далее Цесаревичу пришлось прозреть самому. Он с гневом узнал, что, опять же не посоветовавшись с ним, Лорис дал права студентам и даже заигрывал с мятежными газетами…
Наконец, самое страшное – заговорили о готовящейся Конституции.
Между тем политика Лориса принесла добрые плоды.
Окончился спокойно февраль, затем март, наступил апрель… И никаких нападений народовольцев. Но главное – либеральная интеллигенция явно начала менять свое отношение и к террористам, и к власти. Успех! Так что Государь, к зависти двора, души не чаял в генерале.
Перед закрытием Третьего отделения Лорис-Меликов предпринял ревизию нашего ненавистного либералам учреждения…
Боже, как я боялся! Он найдет мое досье, и как я объясню тогда, что никого не выдал? А Нечаев?! Они же меня убьют…
Меня вызвал Кириллов.
– Вы поняли, чего мне стоило уберечь ваши документы от его ищеек?
– Я пытаюсь понять другое: во что вы оценили свой подвиг? – усмехнулся я.
Он задумался и назвал немалую сумму. Взял чек, вместо благодарности заметил в своем стиле:
– Хорошо, когда можно швырять такими деньгами! Кстати, завтра государь назначит Победоносцева обер-прокурором Святейшего Синода. Старик решил укрепить Церковь умнейшим казуистом и консерватором. И правильно – ведь устои шатаются. Кроме того, он верит, что хлопотливые церковные дела отвлекут Победоносцева от игр с Цесаревичем…
Но здесь Император ошибся. Это была не игра, а убеждения. И ледяной Победоносцев, к несчастью для России, мечтал воплотить их в жизнь.
Все это время Лорис-Меликов продолжал наносить удары по старому порядку.
Он перестал убеждать Наследника в необходимости своих действий, теперь он попросту не обращал на него внимания… Генерал занялся поисками влиятельных союзников внутри общества. Он созвал к себе всех редакторов больших газет и произнес льстивую речь о могуществе русской печати и о том, как он мечтает работать в союзе с этой властительницей дум. Всесильный диктатор просил о помощи – и у кого? У тех, кого при дворе называли «жалкими бумагомараками»… Впервые Власть советовалась с газетами, вместо того чтобы преследовать. Правда, в конце встречи Лорис со вздохом процитировал слова любимого всеми поэта: «Что нужно Лондону, то рано для Москвы…» И сказал, что в настоящее время в России, к его огромному сожалению, не может быть создано никакого подобия европейского парламента, нам это рано. Редакторы проглотили это – они его полюбили. Ведь Лорис сделал главное – «оказал уважение».
Наследник послал меня к генералу с яростным письмом – он требовал встречи.
Лорис приехал прежним – обходительнейшим, источал всяческое раболепие. Цесаревич потерялся… Лорис не дал ему начать. С нежной улыбочкой заговорил сам:
– Заметило ли Его Императорское Высочество, что тон беспощадной вчера либеральной печати изменился? Газеты стали сдержанны. Хотя я сказал им самое главное: никакой Конституции, никакого парламента! Ваше Императорское Высочество, пусть они замолчат, пусть не растравляют народ! А когда успокоим страну – свернем им шею…