Княжеский посох. Историческая повесть о великом князе Войшелке

– Елисей! – окликнул князь стоящего на обочине монаха. – Ты ли это?

– Как видишь, Войшелк, – развёл священник руками, словно раскрыл их для объятий.

Юный князь, ехавший во главе небольшой дружины, ловко соскочил с коня и сгреб Елисея в охапку.

– Глазам своим не верю! Князь подался в монахи!

– На всё Божья воля, – с мягкой улыбкой ответил Елисей.

– Но зачем сменил ты княжий меч на поповский посох?

– Долгая история. Давай-ка лучше обнимемся ещё разок. Давненько не видались.

Войшелк хитро улыбнулся:

– А монаху с грешными нехристями разве можно кумоваться?

– Христос не запрещал.

Обнявшись, други невольно предались воспоминаниям.

– А помнишь, как рубили супостатов? – задорно спросил Войшелк. – Славное было лето.

– Прекрасно помню. В монахи потому и подался.

– Неужто мучают кошмары и преследуют нави?

– Ещё как.

– Они же вороги!

– Твари Божьи.

– Поганцы!

– Человеки.

– Нас они не пощадят.

– Сие неведомо. И мы же не поганцы.

– Собакам смерть собачья!

– Не нам решать.

Войшелк сочувственно покачал головой:

– Ах, бедный Елисей. Совсем запутался. А я как раз дружину собираю. Пойдешь ко мне воеводой?

– Да я отвоевался.

– А может смерти испугался?

– Хочу спастись, скрывать не буду.

– Надеешься, помилует Христос.

Елисей перекрестился:

– Я в это свято верю.

– Да он же сам слабак. Себя не спас.

– Не тот силён, кто победил других, а кто собою смог пожертвовать.

Войшелк хитро ухмыльнулся:

– А помнишь любимую прибаутку моего батьки Миндовга?

– Какую?

– «Бог любит сильных».

– А ещё Миндовг любит повторять, что «нет ничего лучше того, когда бог направляет мой меч на врага», – подхватил Елисей.

– Вот видишь! – воскликнул Войшелк под одобрительный гул дружины. – Ты и сам всё знаешь. Так что Божья воля тут ни при чем. Нет лучшей доли, чем пасть в сражении. Душа убитого воя, подобно утреннему туману, воспаряет из пролитой крови прямо в ирей.

– Кто-то должен за это молиться, – скромно заметил монах.

– Пусть молятся те, кто не в силах поднять меч и натянуть тетиву. У нас иная доля. Разве ты не помнишь, как громили мы орды Койдана и Шейбака? Как справляли тризну на костях поганых?

Елисей всё помнил. Разве можно забыть, как разнеслось, словно гром, страшное слово:

– Татары!

Ранним утром гонец промчался по Новогрудку, будя жителей тревожным криком. Взмыленный конь загнанно храпел, но из последних сил нёс всадника, роняя пену и высекая искры из булыжников, устилавших мостовую. На торжище, перед подъёмным мостом, ведущим в Замок, лошадь замертво рухнула, будто знала конечную точку бешеной скачки. Гонец, проворно выскочив из седла, ударил в билу и вновь огласил:

– Татары!

Разбуженный город зашевелился, словно муравейник. Гончары, кузнецы, оружейники, стеклодувы, златомастера, бояре, купцы, городские старцы, воеводы, сельские люди, прибывшие из окрестных и дальних хуторов и вёсок, спешно покидали дома и стекались на торжище по узким улицам города. Суеты не было. Все расположились на заранее установленных местах: в центре – старцы, бояре, воеводы и священники, а по кругу – сельский люд, стражники и ремесленники. Вече напряженно молчало в ожидании страшных вестей.

– Молви, – обратился к гонцу городской воевода Остап Константинович.

– Татары взяли Городень.

– Сожгли?

– Поток и разграбление, – горько выдохнул гонец.

– А князь Юрий Глебович?

– Убит.

– Дружина?

– Пала.

– Рать?

– Разбита.

Гнетущая тишина нависла над вече. Из каждой семьи ушли вои на защиту Городени. Где они сейчас? Лежат на поле брани? Или в татарском полоне? Или бегут с позором? Одно другого не легче. Но ещё ужаснее было то, что дорога на Новогрудок теперь открыта. Испепеляющим смерчем прокатилось татарское нашествие по Руси. Киев, Ростов, Суздаль, Чернигов и десятки других некогда цветущих городов лежали в руинах, были разграблены и сожжены. Сдавшихся без сечи татары обложили унизительной данью, а непокорных убили или увели в полон. Первая волна нашествия не докатилась до Новогрудка, но местные жители слишком хорошо знали о нём от беженцев, нескончаемыми потоками хлынувших с юга и востока. Многие из них осели в Чёрной Руси. Да и в самом Новогрудке было немало ратников, успевших поучаствовать в сражениях с ордой. Все слишком хорошо знали, чем грозит нашествие. Поэтому главный вопрос воевода задал не сразу, а помедлив, но произнёс его спокойно, будто спрашивал о предстоящей охоте на волков:

– Куда идут татары?

– На Новогрудок.

Женщины не допускались на вече, но пронзительно, словно баба, заголосил бесноватый Кастелька:

– Горе-е отступникам! Молнии Перуна испепелят неверных! Грядёт божья кара!

Бесноватый волчком закрутился по торжищу, поднимая тучи пыли и продолжая выкрикивать угрозы и страшные пророчества. Никто его не останавливал. Все терпеливо ждали, пока Кастелька выдохнется. С приходом христианства принятое местной знатью язычество не исчезло и осталось верой сельского люда и ремесленников, хотя и среди них было немало приверженцев Спасителя. Веротерпимость стала отличительной чертой крепнущего княжества. Во многом благодаря этому оно и набирало силы. А вот Кастелька скоро затих, упав ничком на землю и прижавшись к ней щекой.

Встал воевода и зычно вопросил:

– Позор или сеча?!

– Сеча, – единогласно ответили старцы.

– Сеча, – согласились купцы и бояре.

– Сеча! – громогласным эхом откликнулись воины, сельский люд и ремесленники. Никто не желал рабства. Свобода для всех и каждого была важнее жизни.

Воевода подождал, пока унесутся ввысь волны многоголосого рёва, и провозгласил:

– Не пощадим живота своего!

– Не пощадим! – как клятву повторило вече.

– Кто поведёт нас на поганых?

Людские взоры с надеждой устремились на трон, где обычно восседал князь, но почётное место пустовало. Юрий Глебович, последний из рода Изяславовичей, правивших здесь со времён Владимира Святого, пал, защищая Городень. Остальные потомки Рогнеды погибли ещё раньше в кровавой междоусобице. Был лишь Елисей, князь из Литвы. Только что это за князь? Ещё молоко на губах не обсохло. Да и дружина: раз, два – и обчёлся.

Елисей, скромно стоявший в толпе, и сам это разумел. Выйдя вперёд, юноша громко рёк: