Княжий остров
Шрифт:
Быков с наслаждением вдыхая вянущую траву в повозке, осматривался кругом жадно и радостно: на островки березовых лесов, на спеющие хлеба, на травы буйные, кои некому стало косить… Полегли косари от Сталинграда до Берлина в свою и чужую землю, охранив эти просторы, поля и луга, леса и дороги — русское небо, с бредущими белыми стадами чистых облаков. И согласно завету деда Буяна, миллионы новых заезд зажглись за войну в небе, и светлее стало на Руси от них — и печальней… Глядят теперь души рязанских мужиков на свою землюшку, ясно глядят и неукорно, но ответа ждут: как живется тут без них, чё деется, как ветры шумят в березах, не перевелись ли песни русские и гармони, обихожены ли дети-сироты, сыты ли они? Помнят ли их любушки заветные, вдовами ставшие с самой юности…
Урожай ли будет, корова доится иль яловая? Как живут-то без их заботы семьюшки, ох старики убиваются, ох слезьми женскими улиты пустые коечки, половицы и пороги родимые, ох да жаль-кручинушка в домах отчих… Да лишь бы мир был… И дети росли.
– Вот почему предки наши очищались звездным светом… пред ними врать негоже, — вслух промолвил Егор свои мысли, упомнив слова Боголюба из древнего Радонежья…
* * *
Перед селом он растолкал что-то бормочущего спросонья возчика, подхватил вещмешок и спрянул на дорогу. Собака радостно толкнулась в сапоги и взвизгнула, вспрыгивая, норовя лизнуть руки и лицо. Егор погладил ее по голове и скорым шагом пошел напрямки к виднеющемуся сквозь зелень домику. Сердце заколотилось и защемило, он едва сдерживал себя, чтобы не побежать. Вот все ближе заветное крыльцо, знакомые расшитые занавески на окошках, молодой дуб за оградой угадал гостя, весело зашумел резными листами, музыкой запела калитка, еще несколько шагов — и он ворвался в дом, бросив на крыльце тяжелый мешок с гостинцами, и сквозь туман слез увидел, как метнулось из соседней комнаты к нему что-то белое, обдало парным дорогим запахом, и выдохнула Ирина стонущим плачем всего одно слово:
— Жи-и-иво-й!!!
Она его целовала так неистово, омачивая своими слезами его щеки и уста, так жалостно миловала, недоверчиво ощупывала, трогала пальцами волосы, прижималась губами к твердым его ладоням, что Егор не знал, как унять ее, и уж испугался, кабы с ней не стало плохо от такой радости.
– Ну, будя, будя, — взяла ее за плечи Мария Самсоновна, — разве так можно убиваться. Вот он, сокол, живой и здоровый… я ж тебе говорила, что все ладом обойдется… она уронила голову Егору на грудь и вдруг тоже захлюпала носом, запричитала, крестясь.
— А где же дети? — опомнился он.
– Да на реке, где ж им быть. Васятка рыбу ловит, а Машутка собирает и мешается ему. Фу-у, обучил ты его рыбалить на нашу голову, ни свет ни заря подхватится, только и видали. Сначала мелочь голопузую таскал, а счас наловчился, да так кормит. Без рыбы ни дня.
– Так… Машенька-то маленькая совсем, кубырнется в воду? ~ забеспокоился Егор.
– Маленькая?! — всплеснула руками и покачала осуждающе головой старуха, — она скоро Ваську догонит.
Какую- то прям богатыршу вымолили у Бога, растет как в сказке, не по дням, а по часам, да ласковая, да приветная… вот девка-то будет! — Тьфу-тьфу-тьфу, — старуха сплюнула через левое плечо. — Чтоб не сглазить.
Ирина, как уснула на его груди, изошли силы в ожидании, все крепче прижимала к себе, не веря и боясь опять потерять. Он погладил ее по голове, с трудом оторвался и принес с крыльца вещмешок с гостинцами. Выложил на стол отрезы материи, бабушке платок и галоши, а Ирине цветастое нарядное платье. Та сразу кинулась мерить в горницу, а когда вышла — у Егора так и замерло сердце. Он ее в платье увидел впервые и был потрясен, как она преобразилась, еще больше похорошела. Если уж военное обмундирование не могло скрыть ее женственности, то в этом легком наряде она была так желанна и красива, обворожительна, что ему не верилось: она ли это… жена ли его?
Егор наскоро побрился, надел новую рубашку и брюки, шутейно прижался к ней и обернулся к бабушке:
— Ну как, Самсоновна? Глядимся?!
– Свят, свят, свят… От это парочка! От это Ирка себе муженька оторвала! Хучь на люди не показывай, ить бабы и девки от зависти помрут, — балагурила, любуясь ими.
Егор с Ириной подошли к берегу реки и осторожно выглянули с высокого обрыва на песчаную косу. Васятка, закатив выше колен холщовые портки, стоял в воде, напряженно глядя на поплавок, а по песку за его спиной ходила в одних трусиках загоревшая дочерна Маша и канючила:
– Дай мне половить… ну дай же-е… Хоть одну рыбочку споймаю… Ва-ася-а…
– Играй в куклы… вон я тебе и домик сделал и столик и чашки из ракушек.
— Не хочу в куклььы-ы. Сделай мне тоже удоську-у.
Егор едва сдерживал радостный смех, он угадывал в ее настырности себя — так же просил сделать косу… Он обнял Ирину и прошептал:
— Какая она уже большая и красивая… Боже мой…
– Следующий раз приедешь, а она в невестах… а я старуха, — невесело отозвалась Ирина, предчувствуя сердцем скорую разлуку.
— Не печалься, — дрогнул его голос…
Они подошли совсем близко к увлекшимся рыбачкам, когда Вася обернулся, отмахиваясь от паутов и замер, угадав. Он высигнул из воды и прыгнул с разлета на Егора с тихим, страдальным возгласом:
– Батяня! Ты живой?! Я молился… молился, и Он даровал… — Вася отошел на шаг, воздел счастливые глаза к небу и руки трепетные, серьезно, благоговейно вымолвил в синюю бездну, сквозь просветы облаков: — Спасибо, Господи-и! Ты услышал меня и мамушку! Спасибо Тебе, Отче наш…
Машенька диковато косилась на Егора, чертя пальцами босой ноги по песку, шмыгая носом и ковыряясь в нем грязным пальчиком.
— Это папа твой, Машуня, — не выдержала Ирина.
— А он умеет делать удоськи? — деловито спросила она.
— Он все умеет… Подойди к нему…
Егор сам подхватил ее на руки и поцеловал в чумазую щечку. Маша несмело обняла его за шею, внимательно вглядываясь, морща лобик, узнавая, и наконец улыбнулась.
— Ты с войны птиехал?
— С войны, будь она неладна.
— А лыбу будем с тобой ловить?
— Если научишь, будем.
– Если Васька нам удоську даст… он вледный, сам ловит и ловит, а мне не дает.
– Сделаю удочки всем, а сейчас домой. Вася, а ну хвались уловом… Ну-у, да ты, брат, такой кукан нахлестал!
– Это еще че-о, третьего дня лещей поймал и крупных окуней вон там, за корягами.
– Молодец! Кормилец наш спасибо, что молился… Вот и свиделись, И жив я…
— А дедушка Илий живой? Я за него тоже молился, и за дяденьку Мошнякова и за других бельцов. Как хочется туда вернуться… небось Никита вырос совсем и теперь с ним не поиграть…