Княжий остров
Шрифт:
* * *
Небольшая группа Егора Быкова проводила секретную операцию. Из агентурных данных, полученных из Берлина, Лебедеву стало известно, что в Твери похоронена родная тетка Гитлера и фюрер поклялся лично посетить ее могилу, помянуть любимую родственницу. Тетка уехала из Австрии еще в начале века в Россию и почила на русском кладбище, приняв православие. Информация подтверждалась тем, что немцы вдруг стали спешно реставрировать кладбищенскую церковь, готовились и наши; нашелся русский поп, конечно же посланный Лебедевым. Быковым был снят домик неподалеку, в нем была развернута рация и составлен тщательно отшлифованный план с тройным дублированием, на случай прибытия высокого племянника из Берлина. Кроме фугаса,
Все было готово, но стремительное наступление наших войск все изменило, хотя Гитлер ожидался со дня на день… Русская земля не впустила зверя в дом Пресвятой Богородицы…
Егор получил приказ возвращаться на базу в монастырь. В машине, перед самой Москвой, усталость, последних дней сморила его, он уснул. И видится ему… Будто стоит он с близкими друзьями над Ириной. В белом лежит она на больничной каталке и страшно мучается — разродиться не может. Все растеряны: и Окаемов, и Селянинов, и бабушка, и он сам. Тут врывается Мошняков и отчаянно кричит:
– Куда вы смотрите, она же умирает! — Он решительно отстраняет их от каталки и согнутым локтем жестко, по-акушерски верно, давит от груди Ирины по ее вздувшемуся животу.
Егор стоял в ее ногах и вдруг увидел, как из-под белого покрывала прямо в его руки влетела маленькая дочка. Она родилась с русой прядью на голове и вся была обмотана пуповиной, словно связана веревками. Егор размотал эти путы и хлопнул ладонью по попке… Девочка вскрикнула и посмотрела на него совсем осмысленным взрослым взглядом. Она держала головку и даже сидела у него на руке. Сон был стремительным, радостно неожиданным. Егор очнулся, недоуменно озирая дремлющих рядом с ним бельцов и клюющего носом за баранкой шофера. Свет маскировочных фар узкими лезвиями освещал шоссе и первые темные дома столицы. Шофер был пожилой, и Егор не удержался, в смятении проговорил ему:
– Приснится же такое… Жена родила девочку прямо мне в руки.
– Хорошая примета, — отозвался шофер, — знать, будет пополнение, Михеич, и к цыганке не надо ходить. Вот поглядишь…
– Неужто? Вот радость-то, наконец ее спроважу в тыл. Боюсь за нее, война…
– Как увидишь ее, сразу узнаешь, война войной, а дети как мотыльки на свет летят, милое дело… Им жить после победы да радоваться.
Егор с нетерпением ждал встречи с Ириной и, только распахнулись новые ворота монастыря, побежал в дорогую сердцу келью и едва ступил через порог, она почувствовала его и метнулась на шею в плаче, обдав парным духом своим сладким и захлебываясь от счастья; целовала его лицо, руки, терлась щекою о щетину и смеялась воркующе, как горлица над гнездом своим ворковала.
— Егорша… Егорка…
— Да знаю, знаю.
— Что ты знаешь, ничегошеньки ты не знаешь.
— А вот и знаю… родится у нас дочка.
— Почему дочка, а может сын… Ты же сына хочешь?
– Сын у нас есть, Васенька… Теперь девочку хочу, чтобы на тебя была похожа… И родится она с русой прядью волос.
– Это я сама с чубом родилась, всполошив мать. Я считала, где-то в середине августа она появится на свет.
– Ну и слава Богу. Отправлю тебя с Марьей Самсоновной домой, в деревню, весной, там все целительное…
– Избавиться от меня хочешь, да? — обиженно надула губы Ирина, скоро собирая на стол и колебля своим движением пламя свечи.
– Не дуракуй, Ариша… Здесь становится жить все опасней, вон какой штабель мерзлых немцев в лес свезли, может быть еще хуже. Я настаиваю на этом, буду приезжать к вам в гости. Все!
– Ладно уж, весной поедем, Васенька в речке будет купаться, речка прямо у дома и за ней луга без конца и края, и леса.
– Ну вот и договорились. — Егор умылся, вяло поел и, едва успев раздеться, упал на койку и заснул мертвым сном. Последнюю неделю он вообще не спал и
Ирина пристально и любовно глядела на него спящего, легким прикосновением гладила его волосы, его могучие плечи, и ей хотелось выскочить на улицу и заорать, завыть от счастья, переполнявшего все ее существо, любовь клекотала в ней птицей, она с трудом сдерживалась и какими-то особыми глазами оглядела себя всю и трепетно трогала свои окрепляющиеся груди, свой живот, в нем зарождалось тайное, давно желанное. Она смирилась с судьбой, когда после второго ранения полевой хирург вынес ей приговор, что никогда не станет она матерью: война надорвала и изуродовала ее женскую природу. Чудом выжила она тогда и чудом великой любви мужа зачала. Она была уверена, что именно Егор исцелил ее от бесплодия, он целовал шрамы на теле, гладил ладонью, от которой проникал внутрь солнечный жар, живое тепло добра и сострадания, огонь великой нежности к ней… Ирине слышалась песнь сверчка в том отогревшемся доме в деревне, виделась алая герань на окне, хрусткий белый снег за нею, и Ирина поняла, что зачала дитя именно тогда, в те волшебные мгновения, слившие их тела в единое целое, растворившие в потолке окна в иные миры, овеявшие бессмертием их души… Домик тот ей стал дорогим и родным, знакомым до мелочей, словно она в нем выросла. В разлуке с Егором она часто вспоминала его, слышала волшебную свирель мудрого запечного стража людского счастья, сверчка малого, отраду несущего песней…
ГЛАВА VI
Окаемов готовил новую экспедицию, было уже получено благословение от Илия и добро от Лебедева, но вдруг план и место ее проведения резко изменились. В хлопотах сборов Илья Иванович все чаще стал проговариваться о цели их поиска — через Алтай к легендарному Беловодью. Быков уже отвез Ирину с Васенькой и Марию Самсоновну в деревню и был готов отправиться в поиск, но в один из вечеров, слушая Окаемова, затомился неясным воспоминанием своей юности, всплыл ярко перед глазами его учитель дед Буян, и только теперь подивился, почему старик считал себя донским казаком, будучи на Аргуни? Егор словно улетел в детство и ясно видел…
Шумит чистыми водами красавица Аргунь… Могучий бородатый Буян с шашкой и карабином на лодке перевозит мальчишку на остров. Они идут с косами на плечах по высокой траве на поляну, окруженную лесом. Буян точит косу и выкашивает большой круг, с наслаждением нюхает пук травы. Одет в казачью справу, празднично.
Его тяжелые ладони на плечах Егорки. Буян пронзительно глядит ему в глаза и говорит:
– Егорша… Ты избран мною из всех казачат станицы для великого посвящения. Я научу тебя быть воином… Это святая тайна, и никто не должен о ней знать, даже твой отец есаул. Казачий Спас — боевая борьба… Познав древнюю особую казачью молитву, ты станешь характерником; обучишься чуять свою пулю в полете и уходить от нее… Глядеть смертушке в глаза и не страшиться иё… Главное — победить! Я многому тебя научу. Начнем посвящение…
Буян молится на встающее из-за лесов солнце, звучит мощный и древний знаменный распев, слова сливаются в единый речитативный тон, слышны только: Хри-Стос… Стос… Стос… и вдруг дед на глазах преображается. Распрямляется. Молодеет. Его движения стремительны. Он делает несколько прыжков и сует свою косу парнишке.
— Коси меня!
— Как, косить? Дед Буян, ты шуткуешь?!
– Взаправду коси, по ногам, по тулову, хучь по шее. Коси! Руби!
Егорка боязливо замахивается косой.
— Коси, не боись! Пред тобою турок-нехристь!