Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
– Бедный царевич Павел! – горестно вздохнул наставник. Никита Иванович искренне полагал, что любит воспитанника. И невдомек ему было, что, настраивая его против матери, ради своих целей играя на личной драме Екатерины, он поступает противно какой бы то ни было любви. Волновало его сейчас только одно: ведь и у Орловых складывается мощная партия. Жди теперь пуха и перьев!
Секретарь ворвался без доклада.
– Никита Иванович! Что за новость! Государь… бывший… Петр Федорович скончался ныне в Ропше.
Панин так и охнул. Вот и не появляйся при дворе, ссылаясь на болезнь! Скоро важнейшие государственные новости от лакеев своих узнавать будешь…
– От
– Господь ведает. Я не знаю, Никита Иванович. Сторожили бывшего государя в Ропше Пассек, Барятинский, Алексей Орлов…
– Я понял. Благодарю.
Оставшись один, Никита Иванович принялся шагать по комнате, не в силах совладать с возбуждением, овладевшей его ленивой, обычно неповоротливой натурой. Судьба! Сама судьба решает… Вот так-то. Вот он, козырь! Никто не поверит в естественную смерть императора. Ни один человек! Ведь лучшего подарка для Екатерины и придумать нельзя. Сам он помер или… Или! Для всех будет только так. А убийца – Алексей Орлов. Вот уж в это все от мала до велика поверят безоговорочно. Как не умертвить законного супруга той, кого прочишь в жены своему брату? Для братца постарался… Дело ясное.Никита Иванович довольно улыбнулся и, утомившись от непривычного нервного всплеска, тяжело опустился в глубокое кресло. А все-таки приятно иметь такого противника как Екатерина! Царица, несмотря ни на что, ему нравилась, вызывала искреннее уважение, да и против чисто женского ее обаяния устоять было невозможно. Но Орловых надо уничтожать без жалости. В Алехане, лихом преображенце, Панин уже видел главу враждебной «русской» партии, противящейся его замыслам ориентировать Российскую политику на прусское влияние, в чем Панин совершенное искренне видел благо для страны. Тонкий вопрос, тонкий… Что-то сделает Екатерина?* * *
Мгновенно по Петербургу расползлись слухи об удушении Петра Федоровича якобы перепившимся Алексеем Орловым. Все в упоении шептались за спиной Алехана. Где бы Орлов ни появлялся, он ощущал на себе враждебные, наглолюбопытные или испуганные взгляды. Цареубийца! Никто не смел произнести это вслух при встрече с ним, но все думали именно так. Он молчал. Спокойствие и презрение было ответом. Но за презрением явно стояло что-то иное, мучительное и тягостное. Орлов понял: имя его навсегда втоптано в грязь…
Едва поползли слухи, Ошеров примчался к Потемкину.
– Гриш, ты ведь был там, в Ропше, ты ведь знаешь… Я не верю, что Орлов…
– Я стоял в карауле, – спокойно возразил Гриша, глядя на приятеля ясными голубыми глазами. – И ничего не видел. Но лицо Алехана после случившегося помню. Жуткое, отчаянное, но это – не лицо убийцы! Я чувствую, что Орлов невиновен. Но ничего более сказать не могу.
Это было не доказательство, но Сережа все же успокоился. Как бы он вынес развенчание нового кумира?
С первой встречи братья Орловы поразили воображение Сережи. Богатыри, добряки – душа нараспашку. Удаль, красота и сила. Вот кому надо подражать! У Сережи сердце трепетало от восторга и скрытой зависти, когда он слышал о новом «подвиге» братьев или же сподоблялся счастья видеть какую-нибудь из штучек Орловых. Алехан уже привычно и со скучающим видом разгибал подковы, разрывал в пальцах колоду карт, и это было не самое интересное. А вот когда появлялся в трактире, где веселились лихие братья, подобный им колосс Шванвич, тут начиналась потеха! Алехан, завидев дружка, тут же начинал потирать левую щеку, обезображенную глубоким шрамом – память о сабле, нежданно-негаданно опустившейся в ночной тьме на выходящего из кабака Алексея, с которым пьяный Шванвич только что повздорил. Тогда Орловы великодушно простили задиру. Но как-то так уж получалось, что мирно не жилось удальцам. Иногда драка, вспыхивающая из-за сущего пустяка – а на самом деле из-за вечного соперничества богатырей, становилась общей кипучей потасовкой. Сережа однажды и сам принимал участие в битве – конечно же, на стороне Орловых.
Их любили все. И все знали в столице. О красоте, отчаянной смелости и амурных подвигах Григория по Петербургу ходили легенды. Но рассказывали и о другом – о том, что злейшему врагу последнюю рубашку отдаст, коли тот в беду попадет, и никогда, при всей силе своей, мстить не станет ни за какую обиду. Все пятеро братьев-гвардейцев ладили между собой, но Григорий и Алексей сдружились особенно крепко, одного без другого и не видывали. Вместе кутили, вместе шутки выдумывали, от которых пыль шла коромыслом, вместе шиковали на наследство батюшки – новгородского губернатора – перед восхищенными собратьями. Вдвоем и заговорщиков к себе на дом привлекали, когда время подошло.
С Григорием Сережа Ошеров все-таки так и не сошелся близко и продолжал смотреть на этого петербургского идола издалека, как на солнце. Зато Алексей… Он сразу же взял юного Ошерова под свое покровительство. Добродушно забавлялся искренним восхищением мальчишки, называл его своим «орленком», «адъютантом», но часто Сережа замечал нешуточный интерес Алексея к своей особе. А вызван он был не иначе тем, что Ошеров, может быть, единственный из гвардейцев-соратников, не считая Потемкина, понял, отчего идут эти гремящие на весь Петербург разгулы и забавы. Понял и не скрывал этого от Орлова. Он разглядел в обоих братьях то же, что и в Потемкине, то, что вгоняло юного конногвардейца-философа в тяжелую меланхолию, а братцев Орловых, напротив, бросало в отчаянную гульбу: дано слишком много, а вложить – некуда. Даром уходят недюжинные силы: и ума, и души, и тела.
Но был еще человек, понимавший это лучше всех, пожалуй, – императрица Екатерина. И, сделав ставку на «орлов», она не ошиблась…
*
– О, племянничек! Сыночек, ангелок, здравствуй! – Дмитрий Иванович загреб Сережу в охапку.
Они впервые встретились после Екатерининской «революции».
– Поздравляю вас, дядюшка, с новой государыней! Все мы верим, что царствование ее будет Отечеству на пользу.
– Да. Говорят, просвещенная, великого ума монархиня. Ну да будущее покажет. Ты что же это? Писал, что в подпоручики произведен, так хоть бы навестил дядю-то, отпраздновали бы…
Сергей покраснел. С волнениями, со всеми радостными переменами ему было поначалу как-то не до дяди.
– Занят был, – начал оправдываться. – Обживаюсь. Домик купил на Фонтанке с садиком. Милости прошу, дорогой дядюшка, в гости!
– Уж и дом свой приобрел!
– Граф Орлов помог, выхлопотал мне у государыни вознаграждение за участие в событиях. Расписал, что я в своем полку едва ль не главным действующем лицом был. Ну, я, да… конечно, тоже… Подпоручика, думаю, так же он для меня просил.
– Граф Григорий?
– Нет, Алексей, его брат. Друг мой! – добавил не без гордости.
– Хорошая у тебя дружба. Нужная. Орловы-то, да… Теперь уже и графы. Высокого полета птицы, одним словом – орлы.
– Вы, mon oncle, не подумайте, – вновь покраснел Сережа, – я у Алексея Григорьевича ничего не просил. Он человек… такой человек! И дружба эта вовсе не «нужная», а от сердца.
– Так ведь, Сереженька, он же, говорят… Императора… того… – замялся Дмитрий Иванович.