Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
– Не судьба, ваша светлость! Вы сильнее меня.
– В шахматах – да, – серьезно ответил Потемкин. – А кто выиграл в вашей партии с императрицей?
– Но, князь, я не знаю… – княжна смешалась под его пристальным взглядом, – угодно ли было б государыне…
Светлейший смотрел на нее ласково, как на ребенка.
– Неужели вы не понимаете, Августа Матвеевна, что я хочу помочь вам?
– Я дала слово Ее Величеству, что приму постриг.
– Постриг?! – вскрикнул Потемкин. – Вы?
– Что же из того?
– Монастырь?
– Не понимаю, что вы сочли невозможным, – удивилась в свою очередь принцесса. – Думаю, что всегда имела склонность к монашеству. К тому же… я не хочу быть невольной причиной междоусобных распрей, смут и интриг. Не хочу, чтобы мое происхождение кто-то использовал как козырь в грязной игре. А монашество – кратчайший путь к спасению души.
Князь качнул головой – несмотря на некую привычную для него небрежность позы, чувствовалось, что он крайне напряжен. Он даже поднес руку к губам, дабы начать грызть ногти, но вовремя опомнился. Взял с доски белого коня с изумрудным глазком, принялся вертеть его в пальцах.
– А ведь я вам почти завидую.
– Как, князь? Теперь моя очередь удивляться…
– Да, завидую, – твердо повторил Потемкин. – Вы отдадитесь единственному, что имеет на самом деле смысл в этой жизни, – молитве. Если бы вы знали, принцесса, сколько раз я желал все бросить и постричься в монахи! Теперь уже поздно.
– Вы?!
– Да, я. И государыня знает.
Они помолчали. Августа слегка склонилась к нему над шахматной доской и тихо проговорила.
– Не завидуйте мне, ваша светлость! Я верю, что каждого Господь ведет своей дорогой. Вдали от Отечества я, как могла, следила за тем, что происходит здесь, и всегда имя Потемкина вызывало у меня благоговенье.
– За границей бранят меня, чай? – усмехнулся светлейший.
– И бранят тоже. И чем сильнее бранили, тем сильней я восхищалась вашими делами. Разве можно желать сбросить такой крест, князь? Такой… прекрасный и неповторимый.
Синий глаз Потемкина странно блеснул.
– Но это страшный крест, принцесса…
– Тогда кто же, кроме вас, понесет его?
Потемкин вновь погрузился в раздумье.
– Да, – произнес наконец. – Моя Таврида… Любовь моя, от которой не жду измены… Скажите, принцесса, а не случалось ли с вами подобного, что, поговорив несколько времени с человеком, вы открывали в нем некое сходство с собою? Сродство душ, что ли… Словно в краткое время перед вами раскрывалось сущность иного человеческого существа?
Августа ничего не ответила, но Григорий Александрович заметил ее взволнованно блестящий взгляд, который выразительно говорил: «Со мною это нынче свершается».
– Вы будете жить в монастыре, – тихо заговорил вновь Потемкин, – станете слушать русские молитвы, и русский Бог будет так близко к вам! Поверьте, стоило сего ради приезжать сюда из-за границы. Если не в святых обителях православных Россия – так где же она? Екатерина долго не понимала… Сейчас, кажется, и ей Господь открывает. И непонятный, высокомерный, капризный Потемкин много бы дал, чтобы иметь возможность и тишине и смирении отмолить свои безмерные грехи. Потому что порою, принцесса, жизнь моя становится такой, что я готов ее…
Он взял со столика фарфоровую чашку и грохнул об пол.
Августа вздрогнула.
– Что мне весь мир? – воскликнул светлейший князь. – Я имею, все, что ни пожелаю! Хочу денег – могу тратить без меры, нужен дом, – построю дворец, хочу играть – могу спускать состояния, хочу любви – стоит лишь выбрать, их толпы – прелестниц, ищущих моего внимания, словно мужчины – чинов. И кто сравнится со мною во власти? Сама государыня советуется со мной, тысячи подчиненных передо мной трепещут. Чего мне еще желать?!. Чего мне еще желать? – тихо повторил Потемкин после молчания. – Зачем мне все это? Августа Матвеевна…
– Но неужели вы и впрямь так несчастливы? – взволнованно отвечала принцесса. – А новороссийские земли, азовские, а Таврида? Когда вы видите, что жизнь там ключом бьет, когда работа на верфях кипит, когда флот на глазах ваших рождается? Когда люди вас благословляют?
Потемкин глянул на нее просветленным взором, и выражение лица его смягчилось.
– Да, – сказал он. – Да, и благослови вас Господь за эти слова!
Августа, почувствовав, что под нежным его взглядом не в силах владеть собой, отошла, опустилась на диванчик, на котором лежали журналы, что она читала до его прихода, взяла в руки один из них.
Потемкин, уходя, обернулся в дверях.
– Я еще приду. Проститься.
…Он пришел, как и обещал. И принес в подарок удивительной красоты четки из прозрачного медового цвета янтаря.
– Мы больше не увидимся, – грустно сказал князь. – Возьмите, принцесса, на молитвенную память обо мне.
Августа покачала головой.
– Неужели вы думаете, князь, что я могу принять от вас подарок – в монашескую келью?
– Но что же делать с ними? – четки лежали у светлейшего на ладони. – Я не смогу отдать их никому, кроме вас! И себе оставить… не смогу я по ним молиться.
– Отдать? – Августа задумалась. – Пожалуй, я приму, да только… Простите меня, Григорий Александрович! Не сердитесь. Подарите эти четки от меня вашему другу Сергею Ошерову. Так и скажите, мол, от княжны Таракановой…
– Ошерову? Вы знакомы с Сергеем?
– Я знаю его даже дольше, чем вы, князь, – тихо улыбнулась Августа.
– Вот как? Хорошо, я исполню ваше желание… Не хочу долго прощаться. Позвольте…
Он два раза поцеловал ей руку. И если первый поцелуй был исполнен почтительного благоговения, то второе прикосновение его губ к ее вдруг ослабевшей кисти было равносильно объяснению в любви.– Прощайте, ваша светлость. Прощайте.* * *