Княжья доля
Шрифт:
Уже во время своего первого выхода из княжеского терема он прямо с крыльца высоких сеней увидел, как дюжий молодец во дворе лупцует кнутом какую-то девку. Несчастная была привязана за руки и за ноги к козлам [4] и молча терпела жестокие побои.
Окликнув молодца, Костя первым делом остановил порку и поинтересовался, за что так отхаживают несчастную. Мордатый парень тут же охотно пояснил, что на порку Купавы есть повеленье княгини. От такого ответа первоначальная инстинктивная неприязнь к Фекле у Кости тут же стала потихоньку перерастать в ненависть. К тому же его дражайшая супруга, вовсе не желая уступать, тут же взлетела к князю наверх по ступенькам и с ходу приступила к обвинениям в адрес несчастной.
4
Козлы – сооружение, к которому привязывали для наказания за проступки. Имело вид современного гимнастического снаряда и представляло собой обычное бревно на распорках. Для причинения дополнительного неудобства наказуемому оно, как правило, даже не ошкуривалось.
«А ведь только вчера жаловалась, что от рыданий по мне у нее аж одышка пошла, да такая сильная, что ей лекарь иноземный какое-то средство изготовил и теперь она без него даже на две-три ступеньки подняться не в силах», – тут же вспомнил Константин. Он некоторое время брезгливо разглядывал свою ненаглядную. Вслушавшись же в суть того, что она говорила, он чуть не выругался от негодования.
Холопка сия, дескать, не посторонилась, когда княгиня шествовала мимо, нагло повернувшись к ней задней частью тела, и делала вид, что моет полы, хотя на самом деле только грязь размазывала. Когда же Фекла ее слегка толкнула, совсем легонько, та и вовсе повалилась на пол, сделав это явно нарочно. Мало этого, так она во время своего падения, так сказать, попутно ухитрилась перевернуть цельную шайку грязной воды прямо под ноги княгине. В результате этой подлости нарядные сафьяновые сапоги оказались испачканными.
– Я ей, гадюке подколодной, повелела грязь оную языком своим поганым слизать, так она, мерзавка, холопка подлая, отказаться посмела! Да и на козлах, нет, чтоб прощенья просить за дерзость свою, так она молчит, проклятущая, хоть Антип ей уже с два десятка плетей ввалил.
– А ты всего-то сколько же ей намерила? – кротко поинтересовался Костя, сделав пару глубоких вдохов-выдохов, чтобы не сорваться здесь, при людях.
– Ну, еще десятка два-три, чтоб ума поприбавилось. А молчать будет, так и поболее всыплю. – Она гордо подбоченилась, и Косте, в жизни не тронувшему ни разу ни одну женщину, внезапно так захотелось двинуть по этой самодовольной роже чем-нибудь тяжелым, что не только руки зачесались, но и раненая нога. Но он вновь удержался, подозвал мордастого Антипа поближе, чтоб не кричать во весь голос, и приказал немедленно отвязать несчастную, у которой в некоторых местах рубаха была уже разодрана ударами кнута и на теле явственно виднелись красные полосы-рубцы. Впредь же указал никого не сечь – кто бы ему ни повелел, – пока не услышит разрешения на это от него, князя, лично.
– Ну а как же с остальными-то теперь? – осведомился тот. – С ними-то как быть?
– А где они? – мрачно осведомился Костя.
– Чай, в порубе [5] сидят, очереди ожидают.
– А кто там еще ждет?
– Так старик иконник, да еще один бесенок, стряпухи нашей сынок, а еще лекарка твоя, княже, – пояснил тот и тут же, напоровшись на расширенные от ярости Костины глаза, испуганно попятился прочь, едва не навернувшись на крутых ступеньках крыльца.
– Всех выпустить, – сквозь зубы прошипел Константин. – Немедля!
5
Поруб – помещение или просто глубокая яма с деревянной крышкой. Предназначены они были для содержания преступников в средневековой Руси и имелись не только у каждого князя, включая удельных, но также и в вотчинах у бояр (ст.-слав.).
– А ты, – сказал он княгине, – помоги-ка мне до ложницы дойти.
Та в этот момент уже раскрыла рот, дабы, так сказать, при всем честном народе выразить свое негодование княжеским решением, но, натолкнувшись на очень красноречивый взгляд супруга, решила промолчать. Однако, завидев выходящую из поруба с горделиво поднятой головой Доброгневу, не удержалась от короткого комментария:
– Ее счастье, что ты ныне столь рано на крыльцо вышел.
– Нет, – поправил Константин, хмуро глядя на свою ненаглядную супружницу. – Это не ее. Это твое счастье.
И столь красноречив был его взгляд с недобрым прищуром, что княгиня тут же осеклась на полуслове и замолкла.
Пока Константин ковылял до кровати, она открыла рот лишь один раз, чтобы показать ему место, где эта мерзавка не уступила ей дорогу. Коридор из светлицы в ложницу был и впрямь не очень-то широк, не больше двух метров, но, по мнению Константина, этого было вполне достаточно, чтобы разминуться.
– Значит, не могла обойти? – поинтересовался он миролюбиво. Не стоило, на его взгляд, начинать семейную жизнь с ругани, к тому же положение княжеской четы ко многому обязывало, во всяком случае, к соблюдению каких-то определенных условностей.
– Это я-то?! – задохнулась она. – Ее-то?!
Больше она не сказала ни слова, но когда Константин, наконец-то усевшись на свою широкую кроватку, примостился на ней поудобнее и посмотрел на нее, ему и впрямь стало слегка страшновато – с лица она побагровела как свекла, и видно было, что ее аж распирало от злости. Впрочем, не подав виду, Константин эту паузу использовал с толком, указав стремянному, дабы тот немедля, сразу после ухода из ложницы княгини, прислал ему всех, кто был в порубе, но в первую очередь эту терпеливую девку.
Едва тот вышел, как-то странно, то ли с сочувствием, то ли с восхищением посмотрев на князя, как милую Феклу прорвало, и она тут же напустилась на Константина с истошными криками. Здесь было всего понемногу, но главенствующее место занимали попреки в том, что тот потерял всякий стыд и срам, заступаясь за своих потаскух перед родной супругой при всем честном народе. Потом были клятвенные уверения в том, что эту холопку она все едино изведет, после чего Костя, не выдержав, рявкнул:
– Хватит!
Ему и впрямь надоело слушать вздорную бабу, тем более что ничего путного за все время своего эмоционального выступления она так и не сказала. В ответ на его окрик она испуганно отшатнулась и действительно замолчала, из чего Костя тут же сделал приятный вывод, что его предшественник был достаточно крут нравом и горяч на руку, причем, пребывая в раздражении, не особо обращал внимание на то, кто там перед ним стоит, включая родную жену. Это был очень отрадный факт, и он пообещал себе крепко-накрепко его запомнить. Тут же, не давая ей опомниться, он тем же властным тоном добавил:
– Будет все так, как я велел. А теперь иди, – в уже в спину добавил: – Холопы тоже люди. Поласковее с ними на будущее надо.
Она ошарашенно повернулась к нему и, судя по всему, хотела что-то сказать, но, увидев командно-прощальный жест супруга, мол, давай-давай, топай, молча удалилась, даже не закрыв за собой дверь, на что Костя немедленно отреагировал:
– А ну, вернись!
Она тут же повернулась, молча подошла, но на его невинное распоряжение прикрыть за собой дверь окатила мужа такой волной ненависти, сочащейся из маленьких прищуренных глазенок, что Константину стало не по себе. Да и дверью она шарахнула так, что будь это в современном доме – штукатурка со стен уже давно бы лежала на полу, а так получился только звук, правда весьма и весьма громкий. Во всяком случае, осторожно заглянувший к князю через пару секунд Епифашка, уже узнав, что можно впустить Купаву, потратил еще пяток секунд на осмотр двери и косяка, после чего лишь покрутил сокрушенно головой и вновь исчез, бормоча себе под нос что-то невразумительное.