Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
Тайные мысли Дионисия текли медленно. Он сравнивал их с полуночными водами Иордани. Ему было приятно от этих мыслей, от того, что хотя бы в душе он мог казнить Иова.
Но Иов не одинок. За ним каменной стеной возвышается Борис Годунов, которого сегодня вся Русь чтит и считает мудрым правителем. Дионисий и сам признает, что так оно и есть. И Борис при царе Фёдоре непоколебим. Даже боярская Дума его побаивается. А уж дяди боярина Семёна Годунова и пуще того, потому как у дяди в руках вся тайная полиция. Кто может поднять голову против Бориса, не убоявшись его кустодия? Романовы, Мстиславский,
...Покидая торжище на Варварке, Дионисий не ушёл к себе домой на Мясницкую, что в Белом городе. Он отправился на Швивую горку в Земляной город. Приехал туда к сродственникам келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий Палицын. Знал сей келарь многих ведунов и книжников. И через него да его знакомцев Дионисий надеялся узнать, куда скрылись Сильвестр и Катерина.
Уже смеркалось, когда Дионисий и его верный услужитель дьячок Симон добрались до подворья, где остановился келарь Палицын. Возы стояли под навесами. Келарь Авраамий и два инока увязывали товары, купленные у московских купцов для лавры.
Увидев Дионисия, келарь поспешил к нему, назвал, как и в прежние времена, склонив голову:
— Отче владыко, благослови мя, грешного.
— Еммануил, — тихо сказал Дионисий и осенил Авраамия крестом.
Иноки продолжили заниматься своим делом. От коновязи слышалось, как лошади хрустят сеном, из открытых дверей хлева доносилось мычание коров. Дионисий посмотрел в хлев, увидел сидящую возле коровы девку с подойником меж колен, в который цвинькало молоко.
— Ты сегодня гулял по торговым рядам и в толпе? Не слышал ли каких новостей про патриаршие грехи? — спросил Дионисий.
— Многажды слышал. Диву даюсь, — ответил Авраамий. Был он без головного убора, густые русые волосы откинуты назад, высокий чистый лоб открыт, серые глаза спокойны, вдумчивы и холодноваты, бородка аккуратная, клином.
Знал Дионисий о нём, что большим умом отличается, что летописным делом занимается помимо келарских забот. Знал и то, что характером твёрд, что ложь не признает.
— Скажи, сын мой, почему патриарх отпустил Сильвестра и Катерену? Будешь ли ты писать о сём? — Задав эти вопросы, Дионисий не спускал глаз с лица келаря, боялся, не ответит. Но Авраамий ответил:
— Богу угодное увидел в сём патриарх. И писать о сиим деянии намерен.
— Обаче они же богоотступники! — воскликнул Дионисий.
— Ан нет! Мне ведомы их дела, их помыслы. Вера их крепка и чиста, Бога они чтят.
— А колдовские дела?! Да слышал ли, что след царёв Катерина брала?!
— Одни говорят так, а другие иншее. Будто не брала, а защищала. Да жизнью при том жертвовала.
— С какой же стати ей защищать?! — запальчиво спросил Дионисий.
Обиделся келарь за непочтительность Дионисия к царю Фёдору, к патриарху Иову. Всяческой защиты заслуживали осветованный государь и боголюбец Иов.
— Прости, отче владыко, в заблуждении ты. Царя-батюшку
— Авраамий, не бери на душу грех, не выгораживай нечестивых! — повысил голос Дионисий.
Келарь склонил голову, приложил руки к груди.
— Да простит меня Бог, владыко, но перед лицом Всевышнего Творца нашего, я целовал крест говорить и писать токмо правду: Иов отпустил защитников царёвых.
Дионисий понял, что перегнул палку ретивости, смягчил тон.
— Блажен, кто правдив. Да и в моих словах злого умысла нет, сын мой, а потому прошу, ежели знаешь, скажи, где Катерина и Сильвестр?
К Палицыну слухи слетаются так же, как птицы к чистому роднику, не ждёт он их, а они летят — напиться воды. Едва он ноне приехал утром в Москву, как встретил иосифо-волоколамских иноков. Они и поведали, что видели возок патриарха со странными путниками. Одно с другим сопоставил Авраамий и пришёл к мысли, что в возке могли быть Сильвестр и Катерина. И выходило, что патриарх не только отпустил ведунов, но ещё и уберечь решил. Да не от таких ли, как сей опальный священнослужитель? «Скажу, так и зло сочинит. Уязвлён, так и жало ехидны выпустит», — подумал Авраамий.
— Найти ты их можешь сам. А коль найдёшь, не чини ведунам зла, Дионисий, — как равному сказал Авраамий и ушёл к возам.
— Еммануил, — процедил недовольно Дионисий, плюнул под ноги и сжал кулаки.
Он уходил с подворья мрачен ликом, в душе был гневен на келаря. Не мог он смириться с твёрдостью духа летописца. Почему не дал знать, где укрываются ведуны? Почему считает, что Иов поступил правильно, по-божески, и не верит, что потворствовал чёрной колдовской силе?
Было же! Было!!
Не чёрные ли силы погубили царя Ивана Васильевича, его благодетеля?
Помнил Дионисий, что в последние годы жизни Иван Грозный был опутан нечистыми силами. Они смутили его разум, лишили душевных сил, наполнили предрассудками. Да стало сие началом его гибели. Когда зимой восемьдесят четвёртого года явилась в небе комета, больной царь вышел на красное крыльцо, долго смотрел на неё и потом, изменившись в лице, сказал ближним, среди которых был и Дионисий: «Вот знамение моей смерти». Помнил Дионисий, как при этих словах царя все окружающие его испытали панический страх. Да и Дионисий почувствовал, как леденела его душа.
Ивану Грозному оказалось мало знака кометы, отважился он выслушать ведунов, у них узнать свою судьбу. И по его приказу собрали опричники баальниц, ведунов, колдунов да чародеев со всей северной Руси — числом шестьдесят. Их свезли в Москву, держали на подворье архиерея Вологодского, поили, кормили да подслушивали, что говорят меж собой.
И царский любимец Богдан Бельский, лихой красавец, что ни день, то посещал их, затевал с ними беседы и откровенно спрашивал вещую братию о судьбе венценосца России. Но откровенничать ведуны боялись и о судьбе царя никто ничего не говорил Бельскому. Остерегались свои мысли высказывать чародеи вслух, знали, что за спинами смерть в чёрном рубище стоит. Оно так и было: знали ведуны, что Бельский каждый день доносит царю о пустом времяпровождении ведунов. А царь уже из себя выходил, грозился ведунам дыбой и костром.