Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

Антонов Александр Ильич

Князь Рубец-Мосальский был хитёр и изворотлив. Ему, как и Ивану Грозному, не было жаль московитов, гибнущих на кострах, на дыбах и шибеницах. Ан как не показать себя страдальцем за народ. Но, показав, можно и совет дать.

— Ты, государь, поступи без мудрости лукавой. Видел я, как ноне пушки увозили в Нижние Котлы для испытания огненным боем. И хорошо. Там же, на лугах, гулянье объяви для всех московских бояр, дворян и архиереев. Пусть огненные снаряды посмотрят. Туда же польских легионеров отправь с повелением...

— С каким повелением?

Хитёр и стоек был князь Василий Рубец, а не только изворотлив. «Нет, ты, Митя, от

меня не услышишь приговора россиянам. Коль хвалишься, так уж бери весь грех на свою душу», — подумал князь Василий.

— Какое угодно тебе, государь, — сказал князь и глаза прикрыл.

— Я же сказал, что совесть твоя будет чиста, — вспылил «царь».

— У воинов других дел важнее нет, как врагов живота лишать, — начал подсказывать Лжедмитрию князь. — Вот и будет утеха польским гренадерам...

И сговорились «царь» и его фаворит, что на десятый день после венчания состоится военный праздник. А каким ему быть, сие пока оставалось тайной.

Да проклюнувшееся зерно всё равно как-то даст о себе знать. Князю Рубец-Мосальскому было дано повеление: искать отчаянные головы, готовые служить царю не щадя живота. И нашлись у князя такие люди. Правда, они не спешили отдавать свои животы, но готовы были отнять их и у отцов родных ради «государя». Да вскрылись и истинные россияне в свите «царя», способные пожертвовать жизнью во благо России. Самыми верными псами у самозванца оказались Богдан Бельский с сотнею холопов да сотник Микулин со стрельцами. Однако Рубец-Мосальскому нужен был ещё князь Михаил Скопин-Шуйский. Задумал хитрец вовлечь молодого князя в такое дело, от которого, по мнению самого мшеломца, Михаил всю жизнь не отмоется — и Русь не простит ему этого иудиного греха.

Рассуждал же Рубец-Мосальский просто: как не доверить молодому князю слово и дело, ежели у царя не было лучшего оружничего и телохранителя, чем богатырь князь Скопин. Но пока очередь посвящать его в тайны не дошла, то Мосальский вовлекал в свои дела бояр Басманова и Головина, а с ними думного дьяка Василия Шелкалова. Оставалось ждать час-потеху под Нижними Котлами.

Но все помыслы-заботы царедворцев были захвачены близким венчанием царя и царицы.

Сей день наступил 8 мая на святого Марка, когда небо ярко, а бабам в избах жарко, когда мужики сеют татарку. Накануне Лжедмитрий не находил себе места, суетился, на всех кричал, выразил своё неудовольствие будущему тестю Юрию Мнишеку, который усердно следил за каждым его шагом. А Лжедмитрию нужна была свобода действий, потому как он понял, что сойдёт с ума, если не увидит Ксению. К ночи он, однако, освободился от опеки Мнишека и ушёл к затворнице. Прятал он Ксению в глухом кремлёвском месте, в тереме за патриаршими палатами, куда никто не заглядывал со времён Ивана Грозного, потому как об этом тереме ходила худая молва.

Лжедмитрий выскользнул из своей опочивальни, когда ночь добралась до вершины и покатилась к утру. Один, без рынды, лишь с сулебой под кафтаном, пробрался он переходами, сенями в дальний терем, заведомо испытывая наслаждение от встречи с возлюбленной. Последнее время Ксения не была с ним так холодна, как в первые дни, но не потому, что у неё появились какие-либо чувства к царю, а по той причине, что неизбежное воспринималось не так горько. Да и не могла она оставаться всё время суровой, имея от природы нежную и мягкую душу.

В полной темноте Лжедмитрий открыл последнюю дверь перед покоем, сделал несколько звонких шагов — в ожидании, что

его вот-вот окликнет страж, что охранял Ксению. Но окрика не было, и это насторожило Лжедмитрия. Он добрался до двери опочивальни, открыл её и услышал стон. Пригляделся и увидел, что на полу кто-то лежит. Он схватился за сулебу, сделал ещё два шага, нагнулся и увидел связанного по рукам и ногам сторожа с кляпом во рту. Лжедмитрий опустился на колено, выдернул изо рта затычку и спросил:

— Где Ксения?

Пожилой воин ответил не сразу. Он несколько раз тяжело вздохнул и сказал дрожащим голосом:

— Государь-батюшка, умыкнули тати!

— Кто?

— Не ведаю. Лица закрыли.

— Правду требую! Кто?

— Казни, царь-батюшка, не ведаю!

Лжедмитрий застонал, вскинул сулебу и с силой вонзил её в грудь воина, сам грудью упал на рукоять. Раздался короткий крик, и наступила тишина. Выдернув из тела убитого меч, Лжедмитрий встал и, пошатываясь, покинул терем.

Оставшиеся часы майской ночи он метался в своей опочивальне, как раненый зверь. Лишь под утро задремал в кресле. Утром его разбудил Юрий Мнишек, и вид будущего тестя не предвещал ничего хорошего.

— Где вы пропадали ночь, государь? — заглядывая в провалившиеся глаза, спросил Мнишек.

— Я охранял вашу дочь, — попытался вывернуться Лжедмитрий. Он чувствовал себя разбитым и взмолился: — Дайте мне отдохнуть.

Но скоро пришла пора собираться к венцу. Мнишек позвал слуг, и они стали наряжать царя. Они надели на него тафтяную сорочку белее снега, унизанную жемчугами, тафтяные-червчатые штаны, ещё пояс златокованый, боты сафьяновые, шитые волочёным золотом и серебром, шапку соболиную, обнизанную жемчугами и бриллиантами.

Жениха привели в Столовую палату, где было полно бояр, духовенства, дворян, думных дьяков. Вскоре же туда привели невесту. Марина была в русском наряде и казалась в нём обременённой драгоценными камнями, а не украшенной ими.

Обряд был продуман до мелочей. И в первую очередь совершили обручение невесты и жениха. Его исполнил протопоп Благовещенского собора Феодор, сменивший архиерея Терентия, отправленного Лжедмитрием на место Иосафа в Коломенское. Обручив Лжедмитрия и Марину, Феодор благословил их по христианскому обычаю крестом. И Марина поцеловала православный крест.

После этого все отправились в Успенский собор. Там невесту и жениха ожидал «патриарх» Игнатий с духовенством. В соборе негде было упасть яблоку, столько собралось в нём знатных прихожан, больших знатоков обрядов венчания и коронования по христианскому обычаю.

И Лжедмитрию с Мариной не удалось скрыть свою игру в истинных христиан греческого закона. Ведь он и она были католиками, и, как ни скрывали своей веры, прихожане уличили их в ложных шагах. Жених и невеста не так прикладывались к святым иконам и мощам православных чудотворцев. Они брезговали целовать иконы и кресты. И потом, когда «патриарх» Игнатий приступил к коронованию невесты и возложил на Марину золотые бармы Мономаха, а ещё провёл её через Царские врата, доступные только для государей, у многих прихожан защемило сердце от увиденного кощунства над их верой. И весь обряд стал казаться им кощунством. Вот «патриарх» привёл жениха и невесту на амвон, усадил жениха посередине седалища, Марину от него слева, а сам сел справа и сказал торжественно: «Великий государь всея Руси, Всевышний ждёт твоего слова», — то многие усомнились в том, что услышат искреннее излияние чувств.