Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду
Шрифт:
Вот наступило Благовещение Пресвятой Богородицы. Говорят, что это самый большой праздник у Бога, потому как в этот день весна зиму поборола. И Катерина рассказала Ксюше, какой это чудесный праздник.
— Да на Благовещение грешников в аду не мучают и птички гнёзда не вьют. А как кукушка не послушалась Боженьки, завила гнездо на Благовещение, так и осталась на всю жизнь бесприютной, нет у неё гнёздышка.
Ксюша вроде бы смотрит на мать, но взгляд её тёмно-зелёных глаз на чём-то сосредоточен и устремлён в какие-то, только ей неведомые,
— Мамынька, а мне ноне сон пришёл. Да будто сам царь влетел в окошечко — и на голове у него две короны в узорочье сияли...
Катерина так и опешила: она доченьке про Благовещение, а та ей вещий сон открыла:
— Сам весь красненький, да не как тата, и свечку в руке держит. А другой рукой тоненько на свечку землицу сыплет. Я взяла да и погасила свечку, царь и пропал. Да и пропадёт тот, который на красном месте в Кремле сидит. А погибошу ему учинит дяденька, коего менушка есть Шубник.
Страшно стало Катерине оттого, что её доченька по пятому-то годику рассуждала так мудро. Но она не показала виду, а целовала Ксюшу, смеялась и взялась рассказывать ей свои сны, повела открывать лавку. А как открыла — и покупатель явился, будто под дверями стоял. Да был им царский мечник — Катерина его оружником звала — молодой князь Михаил Скопин-Шуйский. Красивое лицо князя исказила печаль, страдание губы подсушило, под глазами залегли синие тени.
Знала Катерина о нём многое, да и самое главное ведала: съедала его сердечная болезнь, любил он Ксению Годунову. И кто ведает, может, и стало сие той главной причиной того, что князь пошёл к самозванцу в оружничие, чтобы как-то видеть Ксению, быть с нею рядом. Она же всё ещё оставалась заложницей в тайных палатах царского дворца.
Катерина сочувствовала молодому князю, помочь ему всей душой хотела.
— Чего пришёл-то, сердешный? — спросила она.
Князь склонился к уху Катерины и прошептал:
— Зелья дай какого-нито, дабы любушку приворожить, альбо самозваного со свету сжить.
— Полно, князь, кручиниться. Выкинь блажь из головы, — попыталась успокоить Катерина князя. — Твоя суженая сама днями к твоему сердцу прильнёт. Люб ты ей пуще жизни.
— Господи, неужели сие правда? — воскликнул князь.
— Так оно всё и сбудется. — И Катерина зашептала на самое ухо: — Самозваный-то последние дни у Бога отбирает. Да ты и сам скоро всё увидишь-узнаешь, сам вершить кое будешь. — Катерина усадила князя на лавку, свет из окна на его лицо упал. Ведунья глянула на князя и спросила: — Зачем таишь ещё одну беду? Говори.
— И хотел бы сказать, да ком в горле стоит. Владыку Гермогена с архиереями арестовал я по воле царя... А самозваный теперь их в ссылку отправил. Господи, за что такое наказание?!
— Како же ты допустил сие, княже? — воскликнула Катерина и за голову взялась: почему не осенило её о близкой беде сердешного человека. Да второй раз такое в жизни случилось. Было подобное, когда пришёл час погибели отца в Чёрном море. Затмило разум. Так
— Да ссылка ли только владыке Гермогену грозит? Может, и пытку какую придумал ему самозваный?
— За тем и пришёл к тебе. Ты же ведунья, ты должна знать! — не скрывая удивления растерянностью Катерины, сказал Михаил.
— Господи, но я ничего не вижу! Во тьме владыко Гермоген, — с отчаянием в голосе произнесла Катерина.
Ксюша, которая пришла в лавку вместе с Катериной и всему внимала, о чём говорили взрослые, очень серьёзно сказала:
— Мамынька, вижу солнышко в небе, листики зелёные на деревьях, птички малиново поют, и дедушка Гермоген в Москву на ослике вступает, и колокола благостно трезвонят.
Катерина слушала Ксюшу затаив дыхание, смотрела ей в глаза и видела в них озарение. Катерину охватила неделимая радость, она вознесла дочь на руки и стала целовать, приговаривая:
— Взяла! Взяла! Слава тебе, Всевышний, что не дал оскудеть нам! — И князю Скопину ласково сказала: — Вот и отраду подарила нам Ксюша. Вижу и я теперь: не уязвит теперь Гермогена самозваный. А то, что ушлёт в изначальное место, — не беда. Да скоро же, на Пахома-бокогрея, вернётся наш батюшка Гермоген. И Ксюшина правда восторжествует: быть ему патриархом.
Но пока этот день ещё прятался где-то за дымкой времени, а к порогу ведунов подкрадывалась беда.
После отказа Ватикана Лжедмитрий понял, что папа Римский Павел V потерял к нему интерес и веру. В марте 1606 года кардинал Сципион уведомил нунция Рангони в Кракове о том, что все просьбы русского царя и его невесты о разрешении им даже малых отступлений от обрядов католического венчания отвергнуты самой высшей судейской инстанцией Ватикана — инквизиционным судилищем.
И тогда Лжедмитрий пустился на крайнее средство. Помнил он, что к таким мерам прибегал его «отец» Иван Грозный. И Борис Годунов не гнушался ими. Он решил искать помощи у ведунов, да прежде узнать у них, что ждёт его, если он пойдёт своим путём, пренебрегая запретом Ватикана и препонами Поместной русской церкви. И стал самозванец искать ясновидцев, ведунов, которые на всё открыли бы ему глаза на будущее.
Но найти таких смельчаков оказалось непросто. Да нашёлся советник Афанасий Власьев. Зная, кто подсказал судьбу Борису Годунову, он посоветовал:
— Иди, государь, к ведунам Катерине и Сильвестру. Они тебе покажут путь, коим пойдёшь.
Вначале Лжедмитрий возразил:
— Зачем мне идти, приведи их во дворец.
— Не могу, государь, — отказался Власьев. — Ты только царь, но не Господь Бог. Во дворце они не скажут твоей судьбы.
И решился Лжедмитрий тайно навестить ведунов, благо жили они совсем близко от Кремля. Отчаянный шаг пугал его, холод гулял в груди. Да отступать было некуда. Невеста и её отец Юрий Мнишек уже выехали из Кракова в Москву.