Ко времени моих слёз
Шрифт:
– Должен быть. – Штирлиц раскрыл ноутбук, покопался в папке оперативных сведений. – Вот: Гольцов Кирилл, двадцать пять лет, город Муром, улица Московская, дом шесть, квартира пять, второй этаж.
– Поехали.
– Лучше всего ехать через Владимир.
– Я знаю.
Максим сел за руль своей «революционной» «Хендэ», способной развивать скорость в двести пятьдесят километров в час, и вывел ее со двора гольцовского дома.
До МКАД домчались за полчаса, свернули на Кольцевую, а с нее – на Горьковскую трассу. Несмотря на конец рабочего дня, машин из Москвы выезжало мало, поэтому Максим гнал по-серьезному,
В Муром «Хендэ» въехала в начавшихся сумерках, преодолев в общей сложности четыреста километров за четыре часа.
В летописях Муром – Максим читал об этом – впервые упоминался под восемьсот шестьдесят вторым годом как поселение племени «мурома». Уже в те времена он был крупным центром торговли с волжскими булгарами, купцами из черноморской Тавриды и смуглолицыми гостями с далекого Востока. Археологи часто находили на муромской земле арабские монеты восьмого века и изделия греческих мастеров.
Правили Муромом киевские князья – сын Владимира Святославовича Глеб, черниговские – Олег Святославич, московские – сын Владимира Мономаха Изяслав, и многие другие. Глеба муромцы сначала не пустили в город, узнав, что он собирается обратить их в христианскую веру. Поняв, что их «одолети невозможно», Глеб распорядился построить для себя укрепленное подворье на холме и возвел там небольшую деревянную церковь Спаса. Впоследствии на этом месте возник старейший в Муроме Спасский мужской монастырь. Но и после крещения Руси символ креста практически отсутствовал в философской концепции градостроительства Мурома. Лишь одна узорчатая четырехконечная фигура Троицкого собора отдаленно ассоциируется с крестом, но и она в смысловом контексте с другими изображениями читается иначе – как символ устойчивости мира: четыре стороны света, четыре времени года, четыре периода суток, четыре поры человеческой жизни.
Во времена татаро-монгольского нашествия (по другим источникам – обычных междоусобных войн) двенадцатого-тринадцатого веков деревянный Муром сгорел дотла. Но вновь был отстроен в четырнадцатом веке князем Юрием Ярославичем. И хотя много раз после этого город разрушали, грабили, жгли, он выстоял, оставаясь деревянным до шестнадцатого века. Даже кремль Муромский был деревянным. Потом начали строить каменные храмы: муромский мужской монастырь Благовещения, женский Троицкий, церковь Николы Набережного, дома местной знати – купцов Зворыкина, Черкасова, Коровина, Болховитинова, графа Шуйского, князей Веневитинова и Пожарского.
В девятнадцатом веке Муром настолько прославился изделиями из теста, что в его герб поместили три калача. К началу двадцать первого века эта слава несколько подувяла, однако пирожные, торты и булочки с маком здесь по-прежнему были хороши, в чем и убедились приезжие, попив чаю в первом же кафе в центре города.
Отметили они и своеобразный контраст городского облика. Чистый, красивый, ухоженный центр Мурома бурлил оживленной деловой жизнью, запруженный потоками машин, но стоило углубиться в прибрежные слободские переулки, и со всех сторон к тебе подступает
Максим с трудом отвлекся от созерцания улицы. Насколько помнилось, на него всегда влияли старинные русские городки типа Ярославля, Почепа, Новгорода, Мурома, сохранившие запах старины.
Нашли улицу Московскую и дом номер шесть.
Стемнело, однако благодаря вспыхнувшим фонарям дом был виден хорошо, трехэтажный, похожий на особняк средней руки, с вывеской «Продукты» на фасаде – на первом этаже располагался магазин – и рекламой фильма «Дневной позор» на крыше.
– Иван Дрожжевич, – сказал Максим. – И Герман.
Шаман и Штирлиц вылезли из машины, скрылись за углом дома.
– А если его и здесь нет? – подал голос Кузьмич.
– Поедем в деревню, – сухо сказал Максим.
Помолчали.
– Можно, я тоже схожу, разомнусь? – не унимался Кузьмич.
– Сиди!
– Смотрите-ка, – показал пальцем в небо Писатель. – Птицы в шар собрались!
Максим выглянул из машины.
Действительно, над домом крутился ажурный птичий шар, из которого по одной и парами вылетали вороны, воробьи, трясогузки и снова возвращались в стаю.
– Я такое явление в Жуковском видел, – не особенно удивился Кузьмич, – когда мы за клиентом топали. Интересно, что их заставляет собираться в шар, какая сила? Или инстинкт?
– Это ты у них спроси.
К машине подошли Шаман и Штирлиц.
– Утверждать не берусь, но похоже клиент здесь, – доложил капитан. – В квартире разговаривают двое мужиков, я послушал сквозь дверь. Да и Иван Дрожжевич согласен с этим.
Все выжидательно посмотрели на Максима.
– Как стемнеет, будем брать, – вспомнил Писатель с улыбкой знаменитую фразу из фильма «Джентльмены удачи». – Будем ждать?
– Нет смысла ждать, – мотнул головой Максим. – Надо убедиться, что Гольцов здесь. Успеем еще… – Максим не закончил.
К дому медленно подкатила серая «Лада»-«семидесятка». И хотя номер у нее был местный, муромский, совпадение показалось удивительным. Точно такая же серая «клюква» принадлежала топтунам, следившим за Гольцовым в Жуковском.
– Командир, – тихо произнес Шаман.
– Вижу, – сквозь зубы ответил Максим. – Ты думаешь, это…
– Я чую!
Максим достал «Беркут», включил. Стрелка прибора пошла вбок, не зашкалила, но и этого было достаточно, чтобы сделать вывод: неподалеку появился источник торсионного излучения.
– Работаем! Вариант «СНГ».
Никто не попросил расшифровки варианта, все и так знали, что СНГ означает «снег на голову».
Из серой «семидесятки» выбрались двое мужчин, одетые в потрепанные куртки и мятые штаны. Один был небрит, что служило признаком некоего класса, славящегося отсутствием общей культуры. Второй, низкорослый, с руками до колен, широкий, ощутимо мощный, имел небольшую головку, несоразмерную с шириной плеч, на которую была натянута вязаная шапочка. Оба скрылись за углом дома.