Кочевники времени(Роман в трех частях)
Шрифт:
— Все уже позади, капитан Рейган. Если вы извинитесь перед джентльменом, которого ударили…
— Я должен извиняться? Перед этими отбросами?
Рыча, Рейган опустил свой флагшток на меня. Я схватил палку и выволок висящего на ней капитана из-за стола. Если мне придется ударить этого безумца, чтобы утихомирить его, никто не сможет потом меня попрекнуть. Но оказалось, что сумасшествие заразно.
Рейган поднял ко мне искаженное злобой лицо и заревел:
— Руки прочь от моей трости, вы, Богом проклятая британская тряпка, подтирающая ниггерские задницы!
И это было уже чересчур.
Я действительно не могу вспомнить, как нанес первый удар. Я только знал, что бил его снова и снова и что под конец меня силой оттащили от него. Помню его жуткое разбитое, залитое кровью лицо. Еще я знаю, что кричал что-то о том, как он разбил жизнь капитану. Помню трость — я держал ее в руках и все колотил его, покуда несколько матросов не оторвали меня от моей жертвы. И внезапно наступила полная тишина, пугающая тишина, и Рейган лежал, измочаленный, окровавленный, неподвижный, на полу — наверное, он был мертв.
Плохо соображая, я обернулся и увидел полные ужаса лица — следопыты, пассажиры, матросы. Второй помощник, взявший теперь на себя командование кораблем, торопливо подошел к месту происшествия и осмотрел Рейгана. Я спросил:
— Он мертв?
— Должен был быть, — отозвался кто-то. — Но он еще жив.
Второй помощник подошел ко мне; сострадание было написано на его лице.
— Бастэйбл, бедняга, — сказал он. — Вам не следовало этого делать, старина. Боюсь, теперь у вас будут серьезные неприятности.
Разумеется, как только мы приземлились в Сиднее, меня отстранили от службы и доставили на главную квартиру местного отделения Воздушной Полиции Особого Назначения. Все отнеслись ко мне с пониманием, особенно после того, как выслушали всю историю целиком от других офицеров «Лох Этив». Но Рейган уже успел передать вечерним газетам собственную версию. Худшее произошло. «ЗВЕРСКОЕ ОБРАЩЕНИЕ ОФИЦЕРА ПОЛИЦИИ С АМЕРИКАНСКИМ ТУРИСТОМ» — под таким заголовком вышел «Сидней гералд», а большинство сообщений были сенсационной стряпней самого скверного пошиба, и все они стояли на первых полосах. Разумеется, назывались имена: судно и авиакомпания. Упоминалась недавно созданная Его Императорского Величества Воздушная Полиция Особого Назначения. («Разве этого мы ожидаем от людей, которых призываем, чтобы они защищали нас?» — вопрошала одна из газет.) Брали интервью у пассажиров, цитировали первое, неофициальное заявление сиднейского бюро авиакомпании. Я в прессе, естественно, не сказал ни слова — и некоторые газеты тут же истолковали мое молчание как признание. Я набросился на Рейгана без всякого повода и пытался его убить!
Затем я получил телеграмму от моего лондонского начальства. «Немедленно возвращайтесь».
Я пал духом. Подавленное настроение охватило меня и не выпускало больше. Упрямое, холодное. Все обратное путешествие в Лондон на борту военного корабля «Беспощадный» меня терзали мрачные мысли. Что касается армии, то тут моему поведению не будет оправданий. Я знал, что предстану перед военным судом и, вероятно, буду уволен. Такую перспективу приятной не назовешь.
По прибытии в Лондон меня немедленно доставили на главную квартиру ВПОНа возле небольшого военного аэропарка. В казарме я был взят под стражу — до тех пор, пока не придет решение моей участи из военного министерства.
Насколько можно было судить, Рейгана убедили отказаться от прежних своих показаний и признать, что он серьезно провоцировал меня; несмотря на это я, конечно же, был недопустимо несдержан, и в любом случае мне предстоял суд.
Через несколько дней после того, как я узнал о решении Рейгана, меня пригласили в штаб командования. Генерал-майор Фри был очень порядочный человек, военный старой школы. Он понимал, что произошло, однако довольно свободно высказал мне свою позицию.
— Видите ли, Бастэйбл, я знаю, через что вы прошли. Сперва потеря памяти, теперь этот… Ну, эта ваша вспышка, если угодно. Наплыв необузданного гнева, не так ли? Мне такое знакомо. Но вы понимаете, я не могу быть уверен в том, что подобного не повторится. Я имею в виду, старая травма головного мозга и все такое… немножко все вперемешку, не так ли?
Я болезненно улыбнулся ему, насколько теперь припоминаю.
— Вы хотите сказать, сэр, что я сумасшедший?
— Нет, нет, нет, конечно же, нет. Скажем так: нервный. В общем, коротко и ясно, Бастэйбл: я хочу, чтобы вы подали в отставку.
Он неловко откашлялся и, не глядя на меня, предложил мне сигарету. Я отказался. Потом встал и отдал честь.
— Я совершенно понимаю вас, сэр, и ценю ваше доверие. С вашей стороны это было чрезвычайно предупредительно. Разумеется, я подам рапорт. Завтра утром вас устроит?
— Превосходно. Не спешите. Мне очень жаль терять вас. Будьте счастливы, Бастэйбл. Я полагаю, вы не должны беспокоиться о том, что Макафи что-либо предпримет против вас. Капитан Хардинг высказался перед владельцами компании в вашу пользу. Остальные офицеры, разумеется, тоже.
— Благодарю вас за то, что сказали мне это.
— Не стоит благодарности. Прощайте, Бастэйбл! — Он встал, энергично встряхнул мою руку. — Ах, вот еще. С вами хочет поговорить ваш брат. Мне об этом доложили. Он хотел бы встретиться с вами сегодня вечером в королевском клубе аэронавтов.
— Мой брат, сэр?
— Разве вам не известно, что у вас есть брат?
У меня был брат. Даже три. Но я оставил их в 1902 году.
Я оставил приемную генерала с таким ощущением, будто полностью потерял рассудок. Вернулся на свою квартиру, упаковал немногочисленные пожитки в сумку, переоделся в штатское, сел в электрокэб и отправился на Пикадилли, к королевскому клубу аэронавтов.
Для чего кому-то потребовалось выдавать себя за моего брата? Возможно, этому существует очень простое объяснение. Конечно же, это просто недоразумение. Однако я не был полностью уверен.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
БОГЕМНЫЙ БРАТЕЦ
Откинувшись на мягком сиденье электрокэба, я уставился в окно и попытался собраться с мыслями. После того случая с Рейганом я был точно оглушен и только теперь, когда оставил свою квартиру, начал сознавать последствия своего поступка. Мне стало ясно, что я, в общем и целом, отделался довольно дешево. Однако все сходилось к тому, что мои усилия утвердиться в обществе 70-х годов только что потерпели окончательный крах. Только теперь я стал еще худшим отщепенцем, чем в первое мое появление. Я обесчестил мой мундир, нарушил границы дозволенного.