Кочубей
Шрифт:
Седины гетмана нравились ей из-под гетманской шапки с страусовыми перьями; её увлекали медоточивые слова Мазепы, потому только, что они выходили из уст гетмана; она любила быть с ним вместе и желала никогда не разлучаться: ибо это давало сладкую пищу её тщеславию, так сытно вскормленному примером и наставлениями матери... Мотрёнька плачет, вздыхает, горько смеётся, задумывается — и всё по одной и той же причине. Пламенное воображение её вечно занято: оно представляет ей гетмана, торжественно принимающего шведских, польских, турецких и татарских послов, и она подле него сидит: ей отдают честь, какую следует отдавать жене гетмана, её окружают девицы, жёны знатных лиц, пред нею всё преклоняется, тысячи уст хвалят, превозносят
Так мечтала Мотрёнька и, приезжая к гетману, требовала от него неотступно откровенности во всём — она мельком слышала уже от отца и матери про его замыслы, и сама домогалась быть в них советницей и участницей. Мазепа не устоял против её просьбы; да и собственная душа его, переполненная надеждами и опасениями, её волновавшими, требовала участия: ехидное участие Заленского лишь пуще леденило его; он жаждал участия от сердца любящего, преданного, — и вот находит его со своей крестницей.
— Слушай, моё сердце, я всё тебе скажу. Давно хотел обнять тебя, доню; ты знаешь, сколько раз я посылал за тобою — всё тебе нельзя было видеться со мною; и вот теперь счастливые очи мои увидели тебя; слушай, доню: ты знаешь, как сердце моё любит тебя — никого на свете не любил я так, как люблю тебя — живу тобою, для тебя я задумал страшное дело... — Мазепа огляделся по сторонам, — хочу, чтоб ты была не женою гетмана, а славною королевою! Так доню, моя милая, ты родилась царствовать и будешь царицею... тогда мать твоя, которая безбожно мучит тебя, в ногах твоих будет лежать, я сам перед тобою преклоню седую голову, сам первый буду повиноваться тебе. — Но до этого дай мне беленькую ручку свою, что будешь моею женою... дай, доню моя, для твоего и моего счастия... укрепи меня в любви своей; скажи, что будешь моею, и я стану кончать то, что давно затеял, — всё уже готово... я жду только одного твоего слова: докажи, что любишь меня, и я — король! На голове твоей засияет корона!.. Дай мне ручку свою! Скажи, будешь моей женой?..
— Я... дочь твоя!..
— То совсем другое дело, — сказал Мазепа и засыпал её иезуитскими софизмами: — закон — для казака, воля — для короля: короли пишут законы, короли и переменяют их, когда это полезно, паны разрешают всякие узы, всякий грех... есть у тебя отец, он и останется отцом... Я буду тебе король и раб: согласна, скажи одно слово и — всё кончено!
— Согласна...
— Доню, подумай хорошенько, раз ты именно согласна, доню, моя милая, с твоим согласием ты должна уже, как настоящая королева, стать превыше всего... ни чего и никого не жалеть; у тебя уже не должно быть никого родного, кроме меня одного... мать и отец твои с этой минуты не мать и не отец тебе; согласна или нет, подумай, Мотрёнька, подумай и помни, что тебя ожидает диаментовая королевская корона — не будет во всём свете равной тебе!
— Согласна, — тихо прошептала Мотрёнька.
— Согласна?.. Ну дай же мне в верность беленькую ручку!
Мотрёнька подала ему руку.
— Слушай, Мотя, моя милая Мотя, ты уже не доня моя теперь, ты — моя Мотя!.. Я во всём откроюсь перед тобою, как уже перед моею царицей; суди поэтому, как я люблю тебя: говорю тебе, я задумал великое дело! Ты сама видела и знаешь, что Польша, Швеция, Турция и Крым любят меня, и все меня боятся. Король шведский верный друг мой, Московский царь — мой враг; Мотя, моя милая! Со мною заодно Швеция и Польша, заодно будут Турция и Крым, соберутся войска в гетманщину со всех сторон, закипит
— Я поеду в Москву? Я буду видеть, когда тебя сделают царём — поеду я с тобой?
— Пожалуй; ну слушай же: тогда в моих руках будет Москва и гетманщина, и буду я царём великим и сильным, Польша будет у ног моих — Крым мы завоюем о Карлом, Турция сама нам поддастся, не ей воевать тогда с нами, и будет два царства великих — шведское и моё... и ты будешь моею царицей, Мотя моя милая, ты будешь моей царицей!
Он целовал её, Мотрёнька восторженно улыбалась.
— Скоро ли это будет! Ты сидишь в Батурине и не едешь на войну. Поезжай, и я поеду с тобой... я не останусь здесь.
— Но как же я возьму тебя? Сам я скоро поеду.
— Как меня ты возьмёшь? Требуй у отца и матери, чтоб они отпустили меня, ты гетман и крестный мой отец — могут ли они отказать тебе... а не то я тайно поеду с тобой.
— Тайно — нехорошо: надо просить, а если откажут?
— Нет!
— Ну, я буду просить — нарочно приеду к ним, и завтра же.
— И хорошо. Когда ты будешь царём, венчаться мы будем в Москве? — спросила Мотрёнька и внимательно смотрела на него своими прекрасными глазами. — Матушка мне говорила, что в Москве жить страшно: там живут одни москали.
— В Москве! В Москве! Пусть Москва меня венчает!..
— А жить где будешь?
— В Москве и здесь!
— По-царски будем жить!.. Скорей же! А то от нетерпения я не дождусь — умру от тоски.
Через некоторое время, Мотрёнька, исполненная сладких мечтаний, сидела уже в своей комнатке; вслед за нею вскоре возвратились мать и отец.
Услышав, что в другой комнате Любовь Фёдоровна говорила Василию Леонтиевичу о чём-то с большим жаром и часто упоминала имя гетмана, Мотрёнька тихонько подошла к притворенной двери, приложила своё раскалённое ушко к скважине и начала вслушиваться в разговор.
— Теперь всем, просто всем известно, что он хочет изменить царю. Заленский то и дело, говорят, ездит в Польшу; от шведского короля каждый день приезжают в Гончаровку послы, к крымскому хану и на Запорота отослали двух сердюков, и говорят, скоро поедет а Орлик; пора, Василий, пора царю писать донос!
— Ещё не пора, душко, обожди немного, нет у нас помощников!
— Пора, я тебе говорю!
— Ей-ей не пора; дай разгореться пожару да обдумать дело!
— Горит уже и так по всей гетманщине, что долго думать!
— Нет ещё, тлеет, а не горит.
— Да когда же будет пора? Ах, Василий, Василий, дождусь ли я радостного дня, когда ты будешь гетманом, а я гетманшей — когда заблестит в твоих руках золотая булава?..
— Любонько, Богу молись. Он всё даст, и скоро даст!
— Терпения не стает...
— Больше терпела, меньше терпеть.
— Когда бы твои слова да была правда!
— Правда, правда!..
— Тогда Мазепу в Москву — и голову отрубить... на куски разорвать, чтоб не жил на этом свете.
— Ему этого ожидать!
— Так и следует изменнику!
— Таки-так!
В беспамятстве отскочила Мотрёнька от дверей, убежала в сад, прилегла в шатре на диване и долго не могла прийти в себя; так сильно поразил её слышанный разговор отца и матери.
«Что делать мне теперь... они узнали о тайном замысле гетмана — собираются погубить его. Мать требует, чтобы отец написал донос на гетмана... О, это ужасно — это бесчеловечно, они не знают, что дочь их живёт для гетмана, что он — все её мысли, её заветные мечты, надежда, её радость... не знают, какой гибельный удар и для кого они готовят...»