Код предательства

Дунаенко Александр Иванович

Нет, ну, это вообще - ни в какие ворота. Гости встают, начинают расходиться. Не дождавшись меня, не увидев, не выслушав. В конце концов – это же мой день! Вот и фотография моя на столе. И рюмка снова налита до верху. И свечка…

Зачем-то горит свечка. Зачем?.. Ведь вокруг и так – вон как светло…

ПАПА

Папа выходит из дома. Перед этим он в передней становится на половичок и тщательно вытирает ноги.

Папа, ты же из дома выходишь, а не заходишь в квартиру с улицы!..

Ах, да, говорит папа. Дошаркивает левой ногой о половичок и выходит.

За

папой всё время нужно следить. Как бы он чего не отчубучил. Проследить, чтоон надевает на себя перед тем, как пройтись по деревне, какон ходит, чтособирается делать. От прежней городской жизни он вынес убеждение, что и тут, в забытом Богом отделении бывшего совхоза, а теперь А/О, он должен выглядеть интеллигентно и идти в ногу со временем. Поэтому он почти не расстаётся с фетровой шляпой, оставленной впопыхах сбежавшими в Германию друзьями-немцами. Шляпа изгрызена молью, что, по мнению папы, подтверждает её происхождение из дорогих натуральных материй. К нам в отделение ничего натурального уже давно не привозят, только забирают. Заезжие лица кавказской национальности, обративши внимание на папин простодушный вид, попытались выманить у него шляпу за леденец. То ли, как тряпку, то ли – как цветной металл. Папа запросил триста долларов, как за тарелку НТВ, чем ещё больше убедил смуглых пришельцев в том, что у него не все дома. Но шляпы они так и не получили. Только и поживились, что сняли ночью сердечники с поселкового трансформатора, да метров сто алюминиевого провода. Хотя, может, сердечники с проводами сняли и не они, потому что прошлый месяц в местную милицию взятку за лицензию на воровство цветмета возил наш, русский.

Папу не смущает, если из дома он выходит в разных ботинках и ему на это укажут. Носки он каждые два дня проворачивает на ноге на девяносто градусов. По его мнению, так пятка меньше изнашивается, а срок службы каждой пары увеличивается в четыре раза. Со свитерами сложнее. Их можно проворачивать только на сто восемьдесят градусов, т.е. надеть задом наперёд, чтобы не протирались рукава на локтях.

Папе ничего бы не стоило уйти из гостей в чужой обуви, но это невозможно физически: у папы очень большой размер ноги.

Обустраивая подворье, папа откуда-то приволок старые двери, высотой метра три или четыре, и с метр шириной. Откуда такие могли взяться, остается загадкой. Может, половинка от входа в опочивальню какого-нибудь великого князя? Тащили, тащили по степям белогвардейцы, да и бросили. Или тащили красные для опочивальни своего комиссара, грабанув и обосрав напоследок помещичью усадьбу?..

Конечно, дома такую вещь приспособить было негде, и папа установил свою находку во дворе, в центре забора, для удобства прохождения из огорода к сараю. Под сооружением осталось установить объёмную надпись: «Никто не забыт. Ничто не забыто». И водить туристов. Потому что второй такой в данном огородном контексте в мире больше не было. Дверь было видно за версту. Проезжающим по трассе шофёрам она стала служить ориентиром. Вначале на горизонте появлялась дверь. Потом – папин посёлок.

Однажды, загрузившись дустом, дверь сбил низко пролетавший над посёлком самолёт-кукурузник.

Папа забывает всё и про всё на каждом шагу. Встаёт в пять часов утра в мороз, в метель, уходит на работу, на маленькую газораспределительную станцию, передавать режим. Через час возникает из ночи, как снеговик: ключи забыл. Но дома их нет. Всей семьёй помогаем папе искать ключи. Находим у него же в кармане. Выражение муки и обречённости на лице папы сменяется детской радостью: «Ну, я, прям, опять – как чукча…».

Вообще работа у папы хорошая, не шибко обременительная, но то, что его вагончик с приборами ещё не взорвался, нужно считать откровенной милостью Божьей. Хорошо, что папа не курит, не любит играть со спичками.

Стремление папы идти в ногу со временем, в сочетании с его модной бразильской амнезией, производит подчас неожиданные

эффекты. Так, папа узнал, что крутые мэны, или, там, мачо, не носят под джинсами никакого белья. Если бы ещё папа не забывал задёргивать на них металлическую шторку… Посёлок испытал на себе два или три сеанса. Встряска была ощутимой. До шока. Целомудрие местного населения, правда, не рухнуло, но пошатнулось. Даже замужние женщины впервые увидели при дневном свете ужасающие подробности устройства мужского организма. До этого они всё какие-то догадки строили, потому что поселковые мужья никогда жёнам при свете дня эту пакость показывать не решались.

Дома папе сделали замечание, которое пришлось ему, как об стенку горохом. Но не у всех же в семье амнезия. И стали папу проверять всякий раз, когда он собирался пройтись по посёлку.

Но, разве за всем уследишь?

Про следующий случай мне уже, как старшему сыну, папа рассказал сам.

Было это в выходной. Откушал он в обед супружниного борщику и прилёг отдохнуть в дальней спальне. Даже вздремнулось чуть-чуть. И сон пришёл. Но опять обидный какой-то, про еду. Опять – это потому, что уже не в первый раз такое снилось и всё об одном и том же. Будто собрался папа в буфете покушать. Был при себе и пластмассовый пузырь самогону на полтора литра. И еда-закуска уже стояла на столике, и тут папу зачем-то отозвали. Вернулся - а закуски-то и нет. Так и проснулся с чувством потери. И даже, несмотря на сытный обед, опять засосало под ложечкой. Одна радость: откуда ни возьмись – эрекция вдруг возникла. Да такая, что твой камертон: стукни чем железным, так и зазвенит звуком «ля» - четыреста сорок колебаний в секунду. Тут, кстати, из кухни раздалось позвякивание посуды, и потянулся запах блинчиков. Очевидно, супруга решила, по случаю выходного, порадовать своего муженька на полдник чем-нибудь вкусненьким. И папа решил, что и он может прийти сейчас на кухню не с пустыми руками. Пошёл вразвалочку, естественно, в чём мать родила, пытаясь придать ещё своему сокровищу вращательное движение. Так, кладенцом своим маша, и вошёл.

Жена, как и полагается, хлопотала у газовой плиты, а за столом, расширив глаза и забыв закрыть рот с блином, оцепенела соседка Вика Аляпкина. Девица двадцати восьми лет. Чёрт её принёс в это время в гости…

Думать, что экстравагантная папина выходка останется в ошалевшем сознании Вики Аляпкиной без оперативной ретрансляции – так это просто оскорбительно подумать о самой Вике. Кто ж из нормальных такую сенсацию, хотя бы на полчаса, в голове удержит?.. Но, после памятных папиных променадов с расстёгнутой ширинкой, у папы уже сложилась репутация человека, возможно, в чем-то и обиженного судьбой. И потому ещё один штрих, даже такой жирный, уже никак не мог ему повредить.

Правда, сказать, что папа у меня бабник, или какой-то там фиксированный эротоман, в посёлке не мог никто. Даже Вика Аляпкина. Которая однажды, на вечеринке, после всех перечисленных событий, пригласила папу выпить на брудершафт «Красного Востоку». А, после того, в обязательном поцелуе, пыталась недвусмысленно пососать папин язык, что ничего ей, кроме разочарования, не принесло. Как всегда, папа думал о чём-то другом, и про язык, терзаемый девственницей Аляпкиной, совсем забыл.

И, тем не менее, эротическая компонента в папе присутствует. Проявляется она традиционно, хотя уже и не по возрасту – в стихах. Причём, в большинстве своём, стихи и посвящаются Прекрасной Даме, с неизменным обращением к ней на «Вы». На самом деле никакой такой Прекрасной Дамы у папы нет. Есть жена, моя мама. Папа её любит, но стихов о ней не пишет. Говорит, что писать стихи о жене – это всё равно, что о партии, комсомоле, или об органах госбезопасности. Подхалимаж – и никакой благодарности в ответ. Одна подозрительность. Поэтому – Прекрасная Дама. Но стихи получаются такие, что читать их собственной жене папе неловко. Женщины – они всё понимают по-своему. Поэтому всякую информацию, которой владеет мужчина, для женщины нужно адаптировать. Где – дополнить. А где – и выкинуть пару абзацев. Я недавно женился, я знаю.