Код предательства
Шрифт:
Когда мы шли от Жеки, было уже темно. Усилился мороз. Лёвушка взял мою руку и положил к себе на талию. Так мы и шли. Освободиться, сбросить руку я не мог – боялся Лёвушку обидеть.
Хоть бы никто не увидел, хоть бы никто не увидел – шептал я про себя…
Несмотря на обнаружившиеся половые различия, мы с Лёвой продолжали общаться. Он всегда был умницей – этого у него нельзя было отнять. Научил меня любить Окуджаву. За увлечение Высоцким его разбирали в институте на комсомольском собрании.
Иногда
Помню, когда я ещё ничего о нём не знал, мы на работе отмечали мой день рождения. Объятия. Поцелуи. Лёва предложил мне выпить с ним на брудершафт, и я, ничего не подозревая, согласился. Мы хлопнули по бокалу шампанского и тут Лёва, широко раскрыв свои мокрые губы, чувственно впился мне в рот.
Какая всё-таки гадость – эти мужские поцелуи!..
Лёвушка рассказывал, что в школе, в классах, он замечает мальчиков, которые такие же, как он. Он замечает, узнаёт на улице, в толпе, таких же мужчин, как и сам.
И я сейчас иногда задумываюсь – вот мальчики, которые бывают среди других в каждой школе, в каждом классе – как сложится, как складывается у них жизнь в этом нашем мире? Прошла перестройка, наступил советский капитализм. И осталась нетерпимость к тем, кто не похож на других. Их объявляют больными, чуть ли не калеками, хотя и калек тоже не любят.
Должны пройти десятилетия, чтобы возможность, право любить в нашей стране все голубые, розовые и фиолетовые получили наравне со всеми остальными – белыми и пушистыми.
Как прожить, как пережить эти десятилетия мальчику, с которым встречался глазами, которого среди других узнавал старый педик Лёва Кричевский?..
Жека, конечно, бросил нашего Лёвушку. Но обнаружился целый круг всяких знакомых армян, которые катали его на дорогих машинах и водили с собой в сауну. Это можно было бы назвать откровенным блядством, но… Если жизнь фактически началась тогда, когда больше половины её уже оказалось за плечами…
Ну, вот – рюмка опять полная…
А это кто? Не может быть! Моя несбывшаяся мечта – Наташка Цыпляева. Когда-то я робко предлагал ей своё сердце. Она внимательно его рассматривала, улыбалась и не говорила ни «да», ни «нет». Я писал ей письма. Это было какое-то странное состояние: невесть откуда брались удивительные сочетания слов. Потом ей стали не нужны ни мои письма, ни сердце. В тот момент для отечественной словесности погиб великий эпистолярный писатель.
У нас ничего не было с Наташкой, поэтому ничего и не получилось. В решении таких вопросов всегда первична половая связь. Никогда нельзя с женщиной вначале сердце – потом связь. Это бесперспективно. Тупик. Наше половое бытие определяет наше дальнейшее сознание.
И вот Наташка здесь. Не иначе, как от Артурчика узнала, что у меня знаменательное событие и примчалась. Наташа! Для тебя моё сердце всегда свободно! Могу ли я надеяться, что сегодня у нас с тобой, наконец, что-нибудь случится? Наутро и свадьбу сыграем.
Опять размечтался.
Я вот тут всё собираюсь произнести речь. Скучно как-то пьют в России люди. Нальют в стаканы, поглядят друг на друга, молча и – хлоп! Закусили. – Ну, что? – ещё по одной? – Опять налили, подумали и молча – хлоп! После Казахстана непривычно. Там один за другим поднимаются гости и произносят сладкие речи в честь виновника торжества. И каждый ждёт, когда наступит его очередь, когда ему дадут слово. Получается длинная череда импровизаций и создаётся впечатление, что гости только для того и пришли, чтобы, как можно красивее рассказать о достоинствах героя застольного события. Конечно, в процессе ещё едят и закусывают, но это проходит как-то фоном, приятной второстепенной формальностью, которую также необходимо исполнять.
Я и пьяных-то не видел на таких гулянках. Не видел драк.
Ну, сегодня у меня, точно, все перепьются. Я уже и сам - не помню, какую рюмку – выпил.
Но голова почему-то чистая. Конечно. Такое потрясение пережить. Никогда в жизни такого не было. Даже не мог представить. Кстати, о стрессах. Знакомый лётчик рассказывал.
Летал он на кукурузнике. Обрабатывал гербицидами колхозные поля. И вот разбрызгал он над пшеницей вонючую отраву, собрался лететь обратно, как тут двигатель взял, да и заглох. Тишина, только ветер в крыльях шумит, и пропеллер замер, будто машина уже на земле стоит. Ситуация, конечно, неприятная, но не смертельная. Нужно только приглядеть где-нибудь ровное поле и спланировать. И поле тут же подвернулось. Такое, как надо. Лес, деревушка и настоящий зелёный аэродром для его истребителя вредных растений.
Стал туда планировать. И получилось, что чуточку не рассчитал. Ветер придал лёгкой машине ненужное ускорение, и её понесло к краю поля, где прямо поперёк была проложена глубокая чёрная борозда.
Самолёт, качнувшись, чуть не клюнув носом, остановился от неё в метре. Лётчик вышел из кабины на ватных ногах. Какая-то сотая, тысячная доля секунды – и на этом месте была бы сейчас куча горящих дров, а посередине – груда костей и мяса, завёрнутых в лётный комбинезон.
Пилот постоял. Потом поплёлся к крайней избе. Там его уже ожидали бородатый мужичонка, а возле него двое мальчишек в грязных рубахах и с перепачканными носами. Они всё видели. Мужик держал в руках бутылку самогону и пустой стакан. Лётчик выпил самогон прямо из горлышка, залпом, как воду. Он и подумал, что ему дали воду. А голова оставалась чистой и ясной. И пустой. Это вот о стрессах.
Я так думаю, у меня история, может, ещё и покруче получилась. Расскажу, расскажу… Сейчас вот, ещё рюмочку, и…