Код Средневековья. Иероним Босх
Шрифт:
Рис. 32. «Триумф смерти» Питера Брейгеля – сложная многоуровневая картина, сочетающая образы различных катастроф: отголоски чумы, религиозной и гражданской войны против католиков и испанцев на территории Нидерландов со средневековыми триумфами и шествиями смерти, и Апокалипсисом. Ок. 1562 г. Museo Nacional del Prado, Madrid.
Для средневековой Европы всевозможные локальные стычки, нападение разбойников на море и на дорогах, – дело довольно обычное. Однако случались нередко и глобальные войны: крестовые походы, Столетняя война, вторжение турок, завершённое падением Константинополя в 1453 году. Все эти события не только понимались как апокалиптические беды, знамения подступающего Конца времён и Дня Гнева, но
«Предварён Конец тоскою, муками, тревогой, и грешника за гробом ждёт урон. А тот, кто полагается на Бога, со вздохом отойдёт когда-нибудь, помучившись при этом лишь немного», – Франческо Петрарка, великий поэт Италии, удостоенный лаврового венка, пишет «Триумф Смерти», «воспевая», поэтизируя мортальный образ [6] . Тема Смерти в качестве контрапункта к веренице весёлых историй пронизывает «Декамерон» Джованни Боккаччо и во многом определяет «Божественную комедию» Данте Алигьери. Мыслью о Смерти окрашены и многие другие произведения Средневековья: стихи Эсташа Дешана и Франсуа Вийона, проповеди монаха Савонаролы, рассуждения Фомы Кемпийского, поэзия Себастьяна Бранта, картины Иеронима Босха.
6
Петрарка Ф. Триумфы. М., 2000. С. 53.
Из жизни, из текстов, из преданий тема смерти и апокалипсиса переходит в изобразительное искусство: фрески, алтарная живопись, скульптура, книжная миниатюра, гравюра. Излюбленными сюжетами в связи со всеобщей смертью и кончиной мира, становятся: Страшный Суд, явление Антихриста, другие сцены из Апокалипсиса, «Пляски смерти». В связи с индивидуальной смертью – «Трое мёртвых и трое живых», «Триумф смерти», «Искусство умирать».
В церковных росписях появляются изображения скелетов на смертном одре с подписью на латыни: «Мы были такими, как вы, вы будете такими, как мы». Размышления о смерти (лат. vanitas, memento mori) звучат в соборах и на улицах городов: в день поминовения усопших устраиваются карнавальные процессии, где Смерть, играя на флейте, ведёт за собой людей всех сословий. Сцены со Смертью можно было увидеть и на рыночной площади Хертогенбоса. Обратной стороной страха и скорби становился юмор. По Европе бродили актёры и музыканты, ваганты и миннезингеры с представлениями на животрепещущие темы. Среди прочего они сочиняли и разыгрывали анекдотические произведения, в которых Смерть или Дьявол были попраны и одурачены, обводились вокруг пальца и оставались с носом. Интерес же Иеронима Босха к народной культуре увековечил весь этот средневековый фольклор и низовой юмор.
Представления о мире видоизменяются. Великие географические открытия трансформируют представления о людях, культурах и традициях, наполняющих Землю. Образы Африки, Востока нередко встречаются и у Босха, художника не путешествовавшего, но пользовавшегося открытиями других, почерпнутыми из книг: гербариев, бестиариев, исторических опусов. Вряд ли Босх созерцал живого жирафа, но видел, судя по всему, наброски Кириака Анконского, зарисовавшего диковинное животное. Чернокожих тогда ещё не бывало в Нидерландах, однако образ Бальтазара в Иеронимовом «Поклонении волхвов» воспроизводит типично африканскую антропологию. Это не только свидетельствует о знакомстве Босха с книгами, в которых изображения темнокожих постоянно встречались, но также и о духе Нового времени, колонизаторства. Гранаты же, лимоны и апельсины на картинах Иеронима – отнюдь не только дань традиции, но и результат активной торговли между странами и континентами.
Многокомпонентный коктейль культурной атмосферы XV–XVI вв. смешал христианские аллегории, переводы и пересказы античных текстов, христианскую мистику и героев античной мифологии, крылатые выражения и расхожие фразы, идиомы, народные пословицы и поговорки, современную науку и астрологию, гностику, алхимию, эзотерику и т. д. Калейдоскоп идей эпохи влиял на образность произведений (литературных, философских, художественных), создавая и нового «интеллектуального зрителя», включающегося в восприятие и в интерпретацию полисемантичных образов художника. Отношения и связи художника и зрителя трансформировались. Обращение к повседневности и бытописанию, размещение и разыгрывание эпизодов и сцен священного писания в интерьерах и антураже домов и улиц XV–XVI вв. – свидетельствуют о том, что художники ощутили и осознали себя современными. Сакральные события явились теперь взору зрителя не только с позиции бесконечности, отличающей отчуждённую готику, но и через образы конкретной эпохи, узнаваемое «здесь и сейчас». Исторический контекст социальных метаморфоз как влиял на эстетику и на знаковую систему Иеронима Босха, так и определял её. Квинтэссенция
Поколебались и дрогнули казавшиеся дотоле незыблемыми устои, основы и скрепы. Падение авторитета папства и крушение тысячелетней Византии: словно сбывались пророчества о приходе Антихриста в мир (трактовки и комментарии на Откровение Иоанна Богослова выучили современников видеть в исторических событиях знаки Судного дня, приход Зверя и начало конца). Эхо потратившей Европу «чёрной смерти» и войн откликнулось в милитаристских образах у Босха, в изображениях ландскнехтов и т. п. Глубочайший кризис Германской империи сопровождался распространением сект и ересей, а также, напротив, чрезмерной набожностью и, наконец, вспышкой предчувствия Конца света, приуроченного к концу XV века, потом вновь ожидаемого в середине XVI-ого. Как нередко бывало в истории, проблемная культурно-историческая ситуация произвела уникального художника: визионера, сюрреалиста, экспрессиониста – Иеронима Босха.
Глава 2. Быть Босхом
В студии художника
XV век. Закат Средневековья. Восход солнца в нидерландском городке Хертогенбосе. Раним утром взрослый мужчина и отрок шествуют по грязной средневековой улочке, ведущей к рыночной площади, на которой распахнула уж двери цирюльня, отворились бакалейные и мясные лавки, а из харчевенной трубы затеялся дымок. Это отец ведёт сына в художественную мастерскую с намерением оставить его там на долгие годы для обучения соответствующему ремеслу, что предполагало средневековое специальное образование. Рука отца автоматически перебирает и пересчитывает в кармане дюжину монет, которые предназначены художнику-мастеру в качестве оплаты за начальное обучение, стол и кров для его сына. Пройдёт от двух до семи лет, а быть может, и больше, пока отрок не превратится из ученика в подмастерье, овладевшего в такой мере ремеслом, чтобы получать плату за свой труд.
Долгие годы ученичества будут неразрывно связаны и неотделимы от грядущего жизненного опыта с подростковыми инициациями и перипетиями взросления. Утопическим же пределом мечтаний для будущего подмастерья станет далёкая и трудная гипотетическая возможность самому стать мастером. Для этого желающему необходимо будет на собственные средства сотворить «шедевр» – эталонное произведение, одобренное затем профсообществом. Стать мастером в далёком будущем приведённому в ученичество мальчугану можно будет лишь при определённом достатке или основательных денежных накоплениях, либо посредством известного от века проворства и преуспеяния в охмурении дочери, а то и вдовы скончавшегося к тому моменту мастера.
Пока же отец приходит со своим сыном в ремесленную художественную мастерскую, расположившуюся в доме близ рыночной площади, приветствует мастера, разговаривает с ним и осуществляет оплату. А в это время отрок, его сын погружается в незнакомую и неведомую дотоле для него вселенную, где царит своя собственная иерархия. Подмастерья сидят за мольбертами, что-то весьма кропотливо выписывая, прорисовывая или дописывая за мастером. Ученики же выполняют более простые операции: кто-то растирает яркий пигмент, превращая его затем путём хитрых, почти магических (в глазах неофита) манипуляций в краску, кто-то шлифует доску, кто-то грунтует холст, а кто-то изнывает от неподвижности, обречённый служить натурщиком, позировать для рисующих. Созерцающий все эти разнообразные занятия отрок пока ещё не знает внутренней иерархии мастерской и не ведает, что, кому и когда надлежит здесь делать. Ему предстоит долгое и тяжёлое освоение всех этих занятий и умений, которые когда-нибудь обеспечат ему работу подмастерья, а при удачном и успешном для него раскладе и стечении обстоятельств приведут его к статусу мастера.
Иероним Босх подобным юнцом, отданным в обучение, никогда не был, поскольку с младых ногтей осваивал художественное ремесло в мастерской своего отца. Однако вполне вероятно, что прошедшие такое становление ученики и подмастерья были у самого Босха, что могло бы объяснить существование беспредельного количества парафразов Иеронимова творчества, подражаний его манере, стилизаций и копий его картин. Множество таких учеников точно выпорхнуло из-под крыла и патроната Кранахов. Подобный путь отданного в обучение к мастеру проделал, например, Альбрехт Дюрер. Он вспоминал, как учился в мас-терской отца-ювелира, а с переходом под начало художника ему пришлось много претерпеть от подмастерьев его нового учителя Вольгемута. Первое время ученик-художник обучался лишь только подсобным приёмам, связанным со специальностью: растиранию красок, варке клея, натягиванию холста, грунтовке и т. п. Всё свободное время он должен был служить и помогать, в том числе – быть моделью для мастера и подмастерьев. Только спустя долгое время дело доходило до упражнений в рисовании.