Код "Уран" / Цитадель
Шрифт:
— Ну, как отдохнули?
— Отлично.
— Есть новости?
— Париж передавал привет. Сожалел, что ты не пошел с нами в акваторий. Он хотел показать нам музей древней живописи и скульптур, но Аврора утомилась, и я отвела ее спать.
— Как она?
— Все хорошо. Она такая милашка, не то что ее брат.
Рик и глазом не повел. Майя стала рассказывать про акваторий, досуговые залы для молодежи и маленьких детей, которые оказались счастливчиками из других нижних секторов: кто-то попал сюда по чистой случайности, кто-то благодаря своим способностям. Оказывается, в Совете есть особые люди, отслеживающие
Общество Эпсилона устроено весьма демократично. Каждый человек имеет право распоряжаться своими способностями так, как пожелает. Поскольку у них нет проблем с питанием, теплом и светом, люди сектора заняты не выживанием, а более возвышенными вещами, которые позволяют развивать культуру. В Эпсилоне очень ценится история человечества. Так Совет придумал способ сохранить память в случае глобальной катастрофы, если Главный компьютер выйдет из строя, а библиотека с архивами будет уничтожена. Для этого выбраны сто самых умных представителей сектора, которые взяли себе имена по названиям земных городов. Они объединены в некий Фонд — сообщество живой памяти, куда входит сам Париж и такие люди, как Лондон, Нью-Йорк, Москва, Гонконг.
— Представляешь? — восторгу Майи не было предела. — Но и это не все.
Она рассказала, что сектор разделен на условные древние государства, которые существовали когда-то на Земле. Их было много, все разные, со своими культурами и системой ценностей. Ученые из каждого такого участка сектора изучают историю той страны, за которой закреплены. Есть ученые-универсалы, которые пытаются понять устройство мира и строят разные гипотезы. Есть художники, поэты и музыканты.
Особенно Майю поразил уровень культуры Эпсилона: люди вежливы, добры, и с каждым можно говорить часами напролет о самых разных вещах. Правда, их не особенно интересует внешнее пространство. Видно, что их все устраивает и им вполне комфортно в этом уютном мире.
— Да, — сказала Майя, — они как будто топчутся на месте. Ученых не так уж много, по сравнению с большинством. Все любят играть и веселиться.
Майя выглядела счастливой; с блеском в глазах она смеялась над какой-нибудь забавной подробностью и тараторила, не останавливаясь, словно боясь забыть детали этого насыщенного дня. Рик чувствовал исходящий от нее запах пряностей.
Вдруг Майя упала на кровать, потянулась и зевнула:
— Что-то я тоже устала…
Рик присел возле кровати.
— Майя, — позвал он.
— Что? — Она почти спала, прикрыв веки. — Ты не против, если я останусь у тебя?
— Конечно нет.
— Спасибо. Чуть не забыла: Париж говорил что-то про мятежников. Мол, атаку мутантов отбили и теперь… теснят Корнеллиуса вниз, к реактору… Париж был очень доволен. Он пообещал, что Ахмеду не причинят вреда.
Рик сел на пол, спиной к кровати. Потом почувствовал на плече ее руку.
— Рик. — Она помедлила. — Мне холодно.
Он взял ее за руку. Ладонь была обжигающе горячей. Рик встревоженно вскочил, склонился над ней, потрогал лоб. Нет, вроде все в порядке. Теперь он сидел подле нее и внимательно смотрел в лицо — огненно-рыжие волосы разметало по подушке.
— Пообещай мне, — прошептала Майя.
— Что?
— Обещай, что не оставишь меня.
Рик долго смотрел в ее светлые большие глаза.
— Зачем ты просишь меня об этом?
— Мне страшно, — сказала она. — У меня сегодня весь день болит голова. Я попыталась прочесть надпись над залом досуга, но буквы расплылись в пятна. Париж долго рассказывал там что-то, но я не запомнила ни слова. Он говорил нам, а я кивала, но не понимала, о чем речь.
— Ты просто переутомилась под конец дня.
— Я забываю слова. Что происходит?
— Не знаю. Не бойся, это просто от переутомления. Утром встанешь как новенькая.
— Все равно обещай. — Она сжала его руку так сильно, словно повисла над пропастью, и Мать-тьма готова была принять ее в свое чрево.
— Обещаю, — тихо выдохнул Рик.
Майя некоторое время смотрела на него, а потом закрыла глаза. Рик сидел, не смея шелохнуться, пока она не задышала глубоко и ровно. Тогда он осторожно высвободился и на цыпочках вышел в коридор. Спать не хотелось.
Потолочные светильники немного притушили, но в Омикроне даже этот мягкий свет сочли бы непозволительной роскошью. Рик медленно шел по коридору, не думая о направлении. Впереди играла музыка. Переливчатые аккорды вызывали смешанные чувства: грусти и радости одновременно. Он приближался к источнику звука и скоро очутился возле входа в небольшой зал, свет в котором был погашен. Освещалась только сцена. Там, на табурете, сидел человек и извлекал звуки из огромного ящика на трех ногах. Это было так необычно, что Рик невольно остановился и заслушался.
Музыка лилась, наполненная величественной печалью и возвышенной гордостью, словно долгий сон. Мелодия казалась эхом чьей-то прожитой тысячи лет назад жизни. Это была музыка древних, и она полнилась таким потаенным смыслом, таким глубоким содержанием, хоть и лишенная слов, что Рик восхитился мастерством неизвестного композитора. Музыка что-то делала с ним, меняла внутри, завладевала самыми потаенными уголками души, пробуждая волнение и до необычайности странное, но некогда знакомое чувство. С ним будто говорил кто-то, передавал привет из глубины веков, кто-то знакомый: «Здравствуй! Вот мы и встретились вновь!» Застыв, не дыша, опасаясь нарушить хрупкую гармонию возникшего чувства, Рик смотрел на сцену, где незнакомец исполнял древнюю мелодию, слегка раскачиваясь в такт на табурете перед инструментом.
На сцену лился мягкий серебристый свет ламп, скрытых от взгляда портьерой под потолком, и Рик вдруг подумал, что этот свет попадает сюда снаружи. Ощущение времени пропало, казалось, оно застыло, звучала только музыка. Вдруг незнакомец за инструментом замер. Слабым эхом прозвучали последние аккорды, и свет, лившийся на сцену, погас. Рик в полной тишине пошел прочь, не смея оглянуться.
Он думал о древних.
Коридор привел его к балкону над расщелиной между сегментами. Окна напротив были темны, за исключением одного-двух, и еще светилась длинная полоса чуть ниже: там что-то происходило. Рик виделрасхаживающую за полупрозрачным занавесом туда-сюда фигуру, но не стал приглядываться. Просто положил локти на перила и уставился в пространство, придавшись раздумьям.