Кофе готов, милорд

Логинова Александра

– На что ругался?

– А как обычно: на разгильдяйство всеобщее, беспорядок повсеместный и вакханалию людскую. На что еще столичному начальству ругаться?

– Получается, он имеет непосредственное отношение к внутренним силовым структурам?

– А то ж. Бориска говорит, с самого Сыскного приказу господин. И то верно, с силовых структур, а не умных. Баб на базаре послушать умишка хватило, а вот к артефактору с проверкой не сунулся – Белька, приходящая чернавка бобыля-артефактора, растрепала, пока мясом закупалась.

Воистину,

местный базар – страшное место. Только там можно за каких-то жалких полчаса узнать о себе решительно всё, а заодно и обо всех, кого ты мало-мальски знаешь или не знаешь вовсе.

– Значит, наш знакомец – представитель официальной власти, а вовсе не теневой. Хорошо, – облегченно выдохнула я. Это же меняет дело!

– Той самой власти, что покрывала преступников и на тормозах спускала расследование? – как бы невзначай поинтересовался Ясень, незаметно вываливая овсянку в мусорное ведро. Обернувшаяся Эля подозрительно оглядела пустую тарелку, но не найдя для себя ничего интересного, вернулась к замешиванию теста.

Вот чёрт. Действительно, среди аристократии есть те, кто прикрывал нападения на поместья, в этом я уверена практически на сто процентов. И совершенно никто не гарантирует, что господин советник к ним не относится.

– Давайте-ка открываться, пока никто не пришел, чтобы без спешки, – велела Берта и я поспешила отомкнуть замок входной двери.

Увы, даже великим кулинарам свойственно ошибаться. На пороге стояла решительная, как танк, и величественная, как королева, баба Мика.

Глава 17

– Одевайся.

– Я. Не. Пойду, – отчеканила я, открыто глядя в глаза бабушке, окрыленной параноидальной идеей заговора местной полиции и рыночных воришек.

Разумеется, я знала, что существуют преступники, имеющие покровителей в правоохранительных органах. Но тот городовой был слишком уставший и смотрел на нас с таким прощающим пониманием, что подозревать его в должностном преступлении – это уже слишком.

И чего эта бабка привязалась именно ко мне? Будто других несчастных в поле зрения нет.

– А куда ж ты денешься, девонька? – мелко захихикала Микардия, оттеснив меня плечом и входя внутрь. Залетевший было следом морозец заставил меня поежиться и поскорее прикрыть дверь.

Тем временем вредная старушенция прошествовала до стойки, как к себе домой, оглядела вазочки с конфетами и довольно цапнув лимонный леденец устремилась на кухню.

– Всё ли тут ладно, а, Бертушка? Новую девку завели, я смотрю?

– Что? А, это вы, баб Мик. Да, вот тут Эля к нам нанялась в помощь, с Дубровки. Чай помнишь деревню такую?

– Помню, помню. Лет пятнадцать назад старостишка ейный за мной ухлестывал, ромашки куцые дарил, все старостихой своей сделать обещался.

На кухне громко упала поварешка, а в след за ней и крышка от кастрюли.

Обалдевая Эля хлопала глазами, рассматривая глубокие морщины и скрюченную осанку незваной гостьи, явно прикидывая, насколько она старше «старостишки». Да что там, поговаривают, баб Мика была старше белого света, что не мешало её ловко подцепить кухарку за локоток и таинственным голосом спросить:

– Всё ли сделано, как я велела?

– Всё, – радостно ответила та, прикрикнув в сторону лестницы. – Мира, тащи одежку.

Не поняла. Это что за секретные договоренности за моей спиной?

Прибежавшая Мира вывалила ворох старой одежды прямо на пол, тараторя не переставая:

– Плащ почистила, сапоги испачкала, рукавицы заштопала, помпон на шляпке починила, на платье заплаты, где надо, наставила, так что можно надевать без сомнений.

Без сомнений здесь только то, что я ничего не понимаю! Потрепанная, явно женская одежда никому не подходила: для Берты была мала, Мире – велика, у Эли есть свои вещи, примерно такого же пожившего вида. Так кому это старье?

– Ну, напяливай шмотье-то на себя, чего встала? – пихнула меня локтем, наверное, самая пожила мисс в мире.

– Я? – моему изумлению не было предела.

– Рыбья чешуя, – рассердилась бабка, подхватывая с пола старое и явно потасканное кем-то платье со здоровыми квадратными заплатками, максимально не подходящими по цвету к основной ткани. – Сымай свое траурное, надевай нормальное.

Я оглядела свою темно-коричневую юбку, белую блузу и премиленькую атласную портупею, сшитую мне Мирой в тон юбки, выгодно отличающую меня от остальных работниц «Голубя мира». И ничего не похоронное, все вполне благопристойно.

– С какой низкобюджетной женщины вы сорвали эти лохмотья? – с ужасом воззрилась я на то, что было верхом предложенного платья.

Низкое декольте, хлипкие лямки вместо нормальных рукавов, просвечивающий лиф, имитация шнуровки там, где прикрываться уже не имело смысла. И это только до пояса! Снизу шла безобразная прозрачная тюль, накинутая поверх грязно-сиреневой ткани, тут и там украшенная красными, желтыми и черными квадратными заплатами.

– Я это не надену, – голос вышел убогий и писклявый, но от мысленной картины, как на меня напяливают это нечто, голосовые связки сжались.

– Как же так? – явно расстроилась Мира. – Я сегодня все утро заплаты ставила, старалась, как не сама, а вы?

– А я не хочу, чтобы вместо ярков и футов мне доставались свист и пьяные домогательства. Откуда вы откопали эти швейные помои и какого черта пытаетесь меня в них упаковать?

Я имела право требовать объяснений, особенно узрев маленькую, но до ужаса грязную шляпку с дыркой в полях, которая венчала модельное безобразие. С помпоном. Ни за что эту ветошь не надену, её даже в руки брать противно, не то что к телу прижимать!