Когда бог был кроликом
Шрифт:
Только однажды мне удалось увидеть кавалера. Я поднялась наверх в туалет и, влекомая любопытством, заглянула в спальню миссис Пенни. Воздух там был теплым и спертым, а в ногах кровати стояло зеркало. Большая голая спина во сне казалась топорно сделанной и, наверное, такой же была и в часы бодрствования. Лица его я не увидела даже в зеркале; там отражалось только мое, потрясенное, потому что я смотрела на стену, где миссис Пенни губной помадой написала «Я это я» так много раз, что слова
Меня восхищала возможность такого разгула фантазии в доме, каким бы странным ни был результат. Это было так не похоже на спокойную симметрию моей жизни; ровный ряд домов с прямоугольными садиками и быт, надежный и предсказуемый, как стулья в столовой. В их мире вещи не сочетались и часто противоречили друг другу. Он был абсолютно лишен гармонии. Он напоминал театр, в котором комедия и трагедия постоянно боролись за место на сцене.
— Люди делятся на дающих и берущих, — говорила миссис Пенни, пока мы перекусывали лимонадом и конфетами. — Я лично — дающая. А ты, Элли?
— Она тоже дающая, мама, — поспешила ответить за меня Дженни Пенни.
— Женщины всегда дающие, а мужчины — берущие, — важно молвила ее мать.
— Мой папа тоже дающий, — возразила я. — Он все время дает.
— Ну, значит, он редкая птица, — пожала плечами миссис Пенни и сразу же сменила тему; она не любила, когда ей противоречили.
Когда Дженни вышла из кухни, ее мать взяла меня за руку и спросила, читали ли мне когда-нибудь судьбу по ладони. Она сказала, что очень в этом искусна, а также умеет читать по картам и по чайным листочкам. Проще говоря, читает что угодно, все это благодаря ее цыганской крови.
— А книги? — наивно спросила я.
Она слегка покраснела и рассмеялась, но смех был сердитым.
— Вот что, девочки, — объявила миссис Пенни, когда Дженни вернулась, — ваши глупые игры мне надоели. Я хочу вас кое-куда сводить.
— Куда? — заинтересовалась Дженни Пенни.
— Сюрприз, — противно пропела миссис Пенни. — Ты ведь любишь сюрпризы, Элли?
Я промычала что-то неопределенное, поскольку не была уверена, что люблю сюрпризы в ее исполнении.
— Тогда быстро одевайтесь!
Она швырнула нам наши пальто и чуть не бегом бросилась к двери.
Машину она водила плохо и нервно, а звуковой сигнал использовала вместо тарана. Помятый прицеп грохотал сзади, мотался из стороны в сторону и иногда заезжал на тротуар, чудом минуя пешеходов.
— А почему вы его не отцепите? — поинтересовалась я, едва мы уселись.
— Невозможно, — объяснила она, включая первую скорость. — Прикреплен намертво. Заржавел. Если еду я, едет и он. Точно как моя дочка, — громко засмеялась она.
Дженни Пенни смотрела вниз на свои туфли. Я тоже стала смотреть на свои. Пол был усыпан пустыми банками из-под кока-колы, смятыми салфетками, обертками
— Заткнитесь! — огрызнулась миссис Пенни и неудачно запарковалась сразу за похоронным фургоном, словно бросая бесстыдный вызов этому транспорту ушедших.
Ее попросили переставить машину, и, очень недовольная, она подчинилась.
— Это же Божий дом. Какая Ему разница?
— Ему — никакой, — возразил похоронный агент, — но мы не сможем вытащить гроб.
Миссис Пенни взяла нас за руки, и мы зашли в церковь. Она шла, чуть наклонившись вперед, словно согнутая горем. Внутри она усадила нас на скамью, выдала по бумажной салфетке и огляделась, мягко и сочувственно улыбаясь скорбящим. Потом в нескольких местах она загнула страницы молитвенника, готовясь к песнопениям, и, положив на пол подушечку, опустилась на колени. Ее движения были уверенными и грациозными — возможно, профессиональными? — с губ непрерывным потоком лились слова молитвы, и впервые с тех пор, как я узнала ее, она, казалось, была на своем месте.
Церковь постепенно заполнялась людьми. Дженни Пенни потянула меня за рукав и знаком пригласила идти за собой. Мы выбрались из длинного ряда скамей, пошли вдоль боковой церковной стены и очутились у тяжелой двери с надписью «Помещение хора». Мы зашли. Внутри комната оказалась пустой и будто герметичной. Находиться в ней было неприятно.
— А ты раньше уже была на похоронах? — спросила я.
— Один раз, — равнодушно ответила она. — Смотри-ка! — Дженни подошла к пианино.
— И мертвеца видела?
— Ага. В гробу. Крышку сняли. Меня заставили его поцеловать.
— Зачем?
— Кто их знает.
— Ну и как это было?
— Будто холодильник целуешь.
Она нажала на клавишу, и в комнате прозвенела чистая нота среднего регистра.
— Наверное, тут нельзя ничего трогать, — испугалась я.
— Да ничего, никто не услышит.
Она еще и еще раз нажала на клавишу. Донг, донг, донг. Дженни закрыла глаза. Постояла, глубоко дыша. На мгновенье поднесла руки к груди, а потом, не глядя, опустила их на черные и белые клавиши.
— Ты умеешь играть? — прошептала я.
— Нет, но я пробую.
Она опять опустила пальцы на клавиши, и на меня обрушилась самая прекрасная музыка на свете. Я потрясенно смотрела на подругу. На ее сдвинутые брови, выражение экстаза на светящемся лице. В этот момент она стала совсем другой; ей не надо было больше притворяться и подстраиваться и преодолевать злобное осуждение, которое преследовало и будет преследовать ее всю жизнь. Она была одним целым. И когда Дженни открыла глаза, я поняла, что и она это знает.