Когда город спит
Шрифт:
— На, — протянул их Ананий Титыч Георгию.
— Що воно такое? — недоумевающе спросил Марченко.
— Що, що! — передразнил Ананий Титыч. — Не видишь, деревенщина? Деньги!
Марченко разглядел на бумажках цифры и размашистую подпись. Это был росчерк атамана Лебедь-Юрчика. Георгий вспомнил одноэтажный особняк на Ришелевской, в котором, как говорили, атаман печатал свои деньги: во дворе два пулемета и дежурные «сичевики» из личной гвардии Лебедь-Юрчика. Несмотря на столь надежную охрану, Лебедь-Юрчик успел отшлепать только одну сторону своих банкнот. Вторая осталась
— А на кой они мне? — продолжал недоумевать Георгий.
— То уж, господин хороший, не моя печаль. Хочешь в шинок иди, не хочешь — верфь покупай, она без хозяина, — Ананий Титыч махнул рукой в сторону бурых, с выбитыми окнами цехов верфи. — Нонче свобода полная. Мое дело простое: если расчет тебе даю, заплатить должен.
— Как расчет? — дрогнувшим голосом спросил Марченко. Он сразу вспомнил косые взгляды, которые все чаще бросал на матроса Ананий Титыч, и разговоры хозяина: придется зимовать в этом порту, а дармоедов на шхуне держать незачем. — Да вы шуткуете, дядько?
— Я не девка, с тобой баловаться. Улова нет, возить нечего, на зимовку остаемся. У меня не пансион. Весной приходи, а сейчас собирай барахло и геть с судна.
У Марченко задрожали колени. Холодный ветер, завывающий над гаванью, казалось, стал еще холоднее. Положение юноши было ужасным. Минувшей весной отец Георгия с трудом упросил Анания Титыча взять парня на шхуну. В родном селе под Бердянском Георгий прокормиться не мог: у них с отцом не было ни лошади, ни земли. Старый Марченко весь свой век батрачил, мать Георгия умерла.
Ананий Титыч, прежде чем согласиться, заставил хорошенько попросить себя, хотя и смекнул сразу, что беззащитный сын батрака будет трудиться на совесть. А парень он молодой, здоровый. Хозяин шхуны не промахнулся: Георгий работал, не жалея себя. Теперь же хозяин его прогонял. Прогонял в городе, где у парня ни одного знакомого. До родного села не доберешься. А если и доберешься, что там делать? Как и здесь, умирать с голоду?
— Дядько Ананий, — жалобно и растерянно бормотал Марченко. — Помилосердствуйте. Как же воно так?..
— А никак, — спокойно ответил хозяин. — Поработал и хватит. Поклонись еще, что деньги даю.
— Какие ж то деньги! — не вытерпел Марченко. — Кто их у меня возьмет, когда Лебедь-Юрчика давным-давно и следу нема?
Ананий Титыч, усмехнувшись, с издевкой сказал:
— Не нравятся деньги? Может, вам, господин хороший, прикажете долларя американские предоставить? Или хвунты стерлингов?
— Не смейтесь, дядько. Платить, так платите законными — советскими.
— Ах, господину хорошему советские подходят! — Весь этот разговор забавлял Анания Титыча, скучавшего на стоящем без дела судне. — Нет у меня советских. Понял? Нет!
Бледный, растерянный, Марченко оглянулся, как бы надеясь найти у кого-нибудь сочувствие и поддержку. Но он стоял с хозяином один на один. Да еще на пирсе возле шхуны задержался случайный прохожий.
Обветренное, красное лицо Анания Титыча хранило тупое спокойствие. Просить его бесполезно; он решил и не изменит решения. Когда Георгий понял это, в сердце безропотного юноши начал закипать гнев. Терять нечего, так хоть выскажет хозяину все, что думает о нем.
— Не денег у вас нема, — еле шевеля онемевшими от волнения губами, сказал Марченко, — совести у вас нема.
— Чего? — белесые ресницы Анания Титыча дрогнули. — Ой, Егорка, помолчи! Хуже будет.
— Хуже?! — Марченко показалось, что вал с моря перелетел через брекватер, поднял, закружил шхуну: дрогнула палуба под ногами, темно стало в глазах… Нет, это не морская волна… Это от гнева закружилась голова. — Кровосос ты, чтоб ты издох, чтоб тебе на том и на этом свете без пристани приставать! — Георгий выпаливал запас ругани, накопленный за время пребывания на шхуне, залпом.
— Пава! — бросил через плечо Ананий Титыч.
Стукнула дверь, и на пороге кормовой каюты появился еще один член экипажа — зять Анания Титыча Пава Крысько: на тонких губах хулиганская улыбочка, походка вразвалку, руки по локоть засунуты в карманы брюк «клеш». Взгляд черных глаз не туповато-злобный, как у Анания Титыча, а горячий, быстрый, меткий. Ананий Титыч, если его разъярить, засопит, полезет драться, а Пава сунет нож под ребро и пойдет себе вразвалочку дальше.
— Чего изволите, папаша? — не вынимая изо рта самокрутки, процедил сквозь зубы Пава.
— Господин хороший со шхуны уходить не желают. Понравилось даровой хлеб трескать.
— Этот? — Пава сплюнул через борт, едва не задев Марченко. — Напрасно вы, папаша, свою особу утруждаете. Я с ним побеседую.
Пава шагнул к Марченко. Матрос отодвинулся.
— Вы, папаша, в каюту идите, бо продует, а я в секунд все улажу… Ты, дельфин безмозглый! — Пава рывком вынул из кармана смуглые костистые кулаки.
— Погоди-ка! — внезапно раздался голос с причала.
Трое на шхуне застыли не шевелясь. С высоты пирса на них смотрел незнакомый человек — прохожий, которого Георгий заметил, когда разговаривал с хозяином. На нем были галифе с кожаными леями, потертая коричневая кожаная тужурка и черный суконный картуз. Стоял незнакомец, расставив ноги, твердо упираясь ими в бетон пристани, — сразу с места такого не сдвинешь. Руки он заложил за спину, чуть склонив голову набок, и сверху вниз поглядывал на всех троих.
— Погоди-ка, — повторил незнакомец.
— Чего мне годить? — грубо ответил Пава. Однако он остановился, спрятал кулаки в карманы, — узнал Яна Рауда, сотрудника Чека. — Не суй свой нос, куда не надо. Ты что, контрабанду у нас нашел? В море без спроса выходим? Знай свое дело — бандюг ловить, а к нам не лезь.
— Знаю свое дело, знаю, не беспокойся. — Серые, как сегодняшнее штормовое море, глаза чекиста встретились с горячим взглядом Павы. В один миг мускулистое тело Крысько напряглось, он даже присел, как волк, готовящийся к прыжку. — А с контрабандой ты тоже от меня не смоешься, — продолжал Рауд, как бы не замечая злобного взгляда Павы. — Уплатите парню, что следует.