Когда мы состаримся
Шрифт:
Чиновники воспротивились.
— Как? Это вам не деньги? По-моему, самые настоящие деньги. Видите: десять. Французский банковый билет. Вот и подпись: Клико. [63] Берите, берите.
Потом принялся объяснять какую-то карикатуру, прикидывая, за сколько она пойдёт: ему, мол, немалых денег стоила.
Пришлось заседателю опять вмешаться, иначе «взыскание» затянулось бы до завтрашнего вечера. Уверенной рукой знатока Буцкаи мало-помалу выудил из ящика все двести сорок три форинта.
63
Клико — марка французского шампанского.
— Воды нельзя ли, руки помыть, — попросил он, испытывая от той работы такое чувство, будто сорную пшеницу перебирал.
— Ха-ха, в точности Понтий Пилат! — с издёвкой воскликнул Топанди. Будет, всё будет сейчас. С официальной стороной покончено, больше мы уже не incattus [64] и не legale testimonium, а хозяин и гости.
— Боже упаси! — пятясь к дверям, запротестовал исправник. — Мы тут не в гостях. Не намерены долее обременять вас своим присутствием.
64
Обвиняемый, подсудимый (лат.).
Обременять? — рассмеялся получивший отпущение. — Так вы думаете, это бремя для меня? Наоборот, наслаждение — и самое утончённое! Комитатскую управу эдак разозлить! За это и тысячи форинтов не жалко. Экзекуция! Стража вооружённая! Рисунки крамольные, подлежащие изничтожению! Еретические песни! Вот это штука. Год целый будет чему потешаться. И ещё потешней фортель выкину, вот увидите, любезные, — такое удумаю, что батальон солдат за мной пришлют, в железах к комитатской ратуше доставят, за решётку упрячут тюремную! Ха-ха-ха! Провалиться мне на этом месте, если не удумаю! Пускай на годок-другой в кутузку посадят. Под стражей буду в ратушу ходить, дрова пилить во дворе, сапоги ваксить вице-губернатору! Вот мысль! И помирать не надо.
Тем временем явился гайдук, посланный за водой, а из противоположной двери — другой, возгласив со всем возможным радушием:
— Госпожа просит пожаловать к столу, перекусить.
Исправник с недоумением поглядел на заседателя, но тот, пряча улыбку, отворотился руки помыть.
— Как, вы женаты? — осведомился он тогда у Топанди.
— О нет. Не жена это, — ответствовал тот. — Сестра.
— Но мы уже званы к соседу вашему на обед.
— К Шарвёльди? Это не беда. Идучи к нему обедать, не мешает вперёд у меня позавтракать. Вдобавок ваше обещание отведать вина. Для меня это conditio sine qua non; [65] обещанное должно быть выполнено. И потом, долг вежливости: разве может человек воспитанный даме отказать?
65
Непременное условие (лат.).
Последний довод оказался решающим. Даме нельзя не покориться, даже если располагаешь вооружённой силой. Такое настояние обязывает уступить.
И господин исправник стерпел третье посягательство на свою особу, позволив увлечь себя под руку в столовую.
Топанди громогласно отдал гайдукам приказание позаботиться о каменщиках и стражниках, накормить-напоить их честь по чести.
— Нет, позвольте, — предупредил он возражения исправника, — Вы своё дело сделали, а этим славным ребятам ещё стены обскребать; все в краске, извёстке будут, сами подумайте. И стражам общественного порядка тоже незачем по моей милости страдать. Но вот и сестра.
В дверях напротив как раз показалась помянутая госпожа.
Ей нельзя было дать больше пятнадцати лет. На молодой хозяйке дома было опрятное белое платье, по тогдашней моде — до пят и с кружевной отделкой понизу; талия перехвачена широкой розовой лентой. Лицо смугловато-бледное, но тем ярче — пухлые алые губы, обнажающие во время разговора ослепительные зубки: как жемчужная брошь на красном бархате. Густые брови почти смыкались на переносице, а живые чёрные глаза так и посверкивали из-под длинных ресниц: ни дать ни взять — тлеющие уголья, которые опалят вдруг нежданным огнём.
Исправника несколько удивило, что у Топанди такая юная сестра.
— Мои дорогие гости! — объявил тот, представляя слуг закона сестре.
— А, знаю! — защебетала она весело. — Вы со взысканием к его милости. И правильно, поделом ему. Вы ещё и не знаете, какие он тут бесчинства творит! Знали бы — давно приказали бы ему голову срубить.
Столь непринуждённое суждение о старшем брате в ещё большее удивление повергло исправника, однако же он занял назначенное ему место возле хозяйки.
Стол был уставлен мясом и вином.
Хозяйка занимала исправника беседой, подкладывая ему куски повкуснее. Хозяин же с заседателем молча потягивали вино: того угощать не требовалось.
— Этому человеку особое помещение в аду отведут, когда он туда попадёт, — говорила гостю юная хозяйка дома. — Заслужил, можете мне поверить. Сил моих больше нет его исправлять.
— И давно вы изволите в этом доме находиться? — полюбопытствовал тот.
— О, лет десять уже.
«Сколько же ей тогда может быть?» — размышлял гость, не находя удовлетворительного ответа.
— Ведь что он только делает, вы только подумайте! Недавно статую одного святого в виноградник поставил вместо пугала — и шляпу на него дырявую надел.
Исправник повернулся к виновнику происшествия, укоризненно качая головой. Опять добром не кончится, если узнает комитат.
— Молчи, сестричка, коли ничего не понимаешь. Это статуе Пилата со старой голгофы [66] здесь оставалась, — объяснил Топанди.
— Ну и что же, всё равно ведь святой! — возразила обладательница жгучих очей.
66
Возле венгерских сел часто сооружалось в старину подобие библейской Голгофы с крестом и статуями.
Исправник даже с места привскочил. Что за странное воспитание: не знать даже, кто такой Пилат.
Топанди же разразился безудержным хохотом. Потом, как бы желая рассудительным словом сгладить нанесённую этим неистовым смехом обиду, сказал смиренно:
— И будь ты даже права, разве не благоугодное дело — предоставить новую должность этому достойному мужу, смещённому со старой, и шляпой прикрыть от непогоды его обнажённую главу? И не пичкай ты господина исправника разными криминальными историями, угости лучше вот этой косулятиной, раз уж сам не решается взять.