Когда он проснется
Шрифт:
Он с трудом, зубами вытащил огромную пробку и всем по очереди дал понюхать из горлышка. Гера облизнулся.
– Мне не наливай, – брезгливо поморщился Михась. – А ты що, хлопчина, зажурывся? – обратился он к Богдану.
Тот криво усмехнулся, пожал плечами и, стряхнув с себя оцепенение, подсел к товарищам. Однако задумчивое выражение так и не исчезло с его лица.
Налили, выпили. Самогон действительно оказался замечательным. Подельники с наслаждением выпили ароматной забористой жидкости. Потом каждый потянулся к приглянувшейся
Старуха, не принимая участия в застолье, сидела за столом. Время от времени она сурово поглядывала на гостей и на большую бутыль.
– Баба Люба, это хлопци с Украины! – гаркнул ей на ухо Лева.
Старуха пошевелила бровями, как филин, но ничего не ответила. Трудно было разгадать, понимает ли она вообще, что происходит. Видимо, единственное, что на время могло вернуть ей рассудок, была купля-продажа самогона.
Лева решил подурачиться:
– Глядите, глядите.
Он вынул из рук старухи детскую книжку и вложил вместо нее яркий иллюстрированный журнал с голой девицей на обложке. Все невольно замерли, ожидая бабулиной реакции.
Старуха внимательно посмотрела на девицу, послюнила палец и с тем же бесстрастным выражением на лице принялась перелистывать скользкие глянцевые страницы.
– Зря ты так на нее, – заявил Гера. – Я тут с ней день побув, так она получше некоторых соображает.
– Ага, – обиделся Лева. – Я-то ее получше знаю. Это она с виду божий одуванчик, а сама один раз мои права сожгла. Я их на ночь забыл спрятать, оставил тут на подоконнике, а ей ночью в башку ударило, будто война, а я свой партбилет на окне оставил. Ну корочки-то красные! И сожгла. Казала, «щоб немци не знайшли». Ну пришлось новые выправлять. А что делать?
Михась в разговоре почти не участвовал, ждал, пока хлопцы наедятся, а сам пил пиво, закусывая соленым арахисом, и переводил взгляд то на Богдана, то на Леву. Неожиданно он встал, поправил ремень с массивной металлической пряжкой и гаркнул:
– Богдан Мысько!
Лева даже вздрогнул. Богдан вскочил, по-военному вытянулся в струну, по-особому отдал батьке честь. Ладонь его сначала коснулась левой стороны груди, затем, сложив вместе указательный и средний палец, Богдан приложил их к правому виску.
Лева понял по интонации, что Михась требует от подчиненного доложить по всей форме о ходе операции, и струхнул. Не то чтобы он чувствовал за собой какой-то грешок, но его пугала вся эта казарменная атрибутика, окружавшая жизнь его товарищей из Львова.
«О Господи, ну зачем нужен этот театр? Как будто за идею нельзя бороться культурно, интеллигентно, без всяких «упал-отжался», – думал он, испытывая в душе страшный дискомфорт.
Что, если и его «батька Михась» станет вот так же дрессировать, приказывая, что ему делать? К счастью, до этого пока не дошло, но кто знает…
«Тут у нас своих баркашовцев хватает, не хватало только чужих», – шевельнулась предательская мыслишка.
Но Михась, получив от Богдана исчерпывающие ответы и наказав Геру за неубранный снег тремя сутками «аришту», обратился к цивильному участнику команды совершенно другим тоном:
– Тебя, Лева, благодарю за выручку. – Михась крепко пожал ему руку и сунул Леве в ладонь свернутые трубочкой доллары, от чего тот сразу расслабился. – Это на всякие расходы. Об остальном, как договаривались.
Лева, очень довольный, заулыбался.
Михась засобирался. Застегнулся, поправил шарф. Богдан и наказанный Гера вышли с лопатами во двор расчистить снег перед батьковой машиной. Лева держался от них особняком.
– Ты, как хозяин, за девчонкой приглядывай, не позволяй моим детюкам ее обижать, – улыбаясь, сказал на прощание Михась. – Будь за старшего. Без моего приказа ничего с ней не делать. Кормить, поить, и точка. Я вернусь через пару дней. Смотрите у меня тут, – добродушно улыбаясь, добавил он, – приеду – шкуру спущу.
Лева, скукожившись от холода в одном свитере, все же пошел провожать батьку до машины. На прощание Михась еще переговорил о чем-то со своими подчиненными. Лева в это время потихоньку разжал ладонь и полюбопытствовал, сколько ему обломилось от Михася. Оказалось, пятьдесят баксов.
Леву кольнуло легкое разочарование. Он надеялся, что Михась от щедрот своих отстегнет долларов сто.
«А батька жиловат, – подумал он. – Ну да фиг с ним, мог бы вообще ничего не отломить, мы же не договаривались. Хотя прокорми попробуй эту свору».
Он новыми глазами посмотрел на друзей-украинцев, бодро разгребавших лопатами снег с улицы к забору.
«Один Гера сколько сожрет. Да еще девчонка. Трое… А сколько они тут пробудут? Неизвестно. Так, пожалуй, они все сами и проедят».
Эта мысль его сильно огорчила, но он решил не подавать виду. Все равно внакладе он не останется. К тому же у Левы в голове созрел некий план…
Попрощавшись за руку с Михасем, Лева подождал, когда батькин «ниссан» тронется с места, и побежал назад, к дому.
Оля медленно отходила от наркоза. Ее душил сухой кашель, сильно саднило в горле: эфир вызвал раздражение бронхов. В полубреду, плохо осознавая, где она и что с ней, Ольга лежала на пружинном матрасе и пыталась припомнить, что же с ней случилось.
В подполе было темно, только сверху из узкой щели пробивался слабый лучик света: в сенях горела лампочка.
Рукой Оля нащупала стену. Она была холодной, шершавой.
«Кирпич», – подумала она.
Голова работала медленно-медленно, мысли словно пробивались сквозь толстый слой ваты.