Когда она сказала да

Брэдли Селеста

— Говори.

Она продолжала смотреть на него широко раскрытыми глазами.

— Я… сдаюсь.

Он убрал саблю и раздвинул ее колени. Широко. Еще шире.

— Скажи.

Тяжело задышав, она легла на пол.

— Я… сдаюсь.

— Закрой глаза и закинь руки за голову.

Она так и сделала, немедленно воплотив его самые безумные фантазии.

Он провел холодным лезвием между ее грудями. Так нежно, что не осталось ни следа.

— Оставляешь поле боя?

Она громко втянула воздух. Груди задрожали. Ледяная сталь

коснулась ее живота. Она снова прерывисто вдохнула.

— Оставляю.

Рен отложил саблю и прикрыл ладонью ее венерин холмик.

— Это поле. Оно мое.

Калли закрыла глаза. Ее тело содрогалось, руки по-прежнему сцеплены над головой, щиколотки скованы его весом. Она обнажена, беспомощна, завоевана.

— О да.

Последовал знакомый шелест ткани: Рен снял капюшон. И его губы… жаркие, ищущие, жадные…

Наслаждение было так сильно, что она вскрикнула. Безумно, бесстыдно, непристойно целовать ее там… она никогда раньше не знала… никогда…

Через мгновение она принадлежала ему, возбужденная, набухшая, влажная от желания. И он брал все это, не жалея ничего. Губы, язык, зубы… он покусывал, лизал, о небо, лизал и дразнил, и погрузился глубоко, чтобы попробовать на вкус…

Она снова закричала. Громко, самозабвенно, распростертая перед ним на ковре, как мечта пьяного безумца.

И не было конца его ласкам. Он был повсюду, и она не могла это больше вынести.

— Вопли тебе не помогут, — прорычал он в ее мокрую пульсирующую плоть. — Хотя разрешаю попытаться.

Она завизжала. Завыла. Умоляла. Не зная, о чем просит…

Он проник в нее пальцем, и она взорвалась, разлетевшись на осколки, когда огромные волны наслаждения отняли возможность дышать. Он снова и снова вонзал, в нее палец, как за минуту перед этим язык. Словно беспощадное оружие. Она опустила руки и полностью отдалась на милость победителя. Извивалась, билась, отвечала на каждое его движение, но этого оказалось для него недостаточно. Он брал ее ртом. Снова и снова. Заставлял кончать и кончать, неустанно превращая ее в дрожащее, пропитанное потом существо, потерявшее способность говорить. Издающее хриплые стоны и бессвязный лепет.

После третьего оргазма она обмякла. И думала только об одном: возьмет он ее сейчас? Сделает ли своей?

Не сделал. Вместо этого убрал влажную руку и осторожно свел ее раздвинутые бедра. Она перевернулась на бок, ловя губами воздух. Голова кружилась. Она даже не услышала, как он ушел. Просто вдруг стало холодно и одиноко. Калли открыла глаза.

На ковре, в нескольких дюймах от ее носа, лежала жемчужина.

У него их сотни…

«Я этого не переживу».

Рен почти выбежал из библиотеки, едва добрался до лестницы, прислонился к перилам, борясь с желанием завладеть желанным телом жестко и быстро, прямо на ковре, где они будут валяться, подобно парочке похотливых слуг. Каллиопа. Она восхитительна, сладка, брошена и покорна, а он, ублюдок, сделал из ее первых впечатлений о плотской любви извращенную игру.

И все же он хотел ее. Так сильно, что мысль об этом билась в нем, подобно собственному пульсу. Он жаждал ее. Жаждал разрядки. Жаждал прикосновений. Объятий. Любви.

А значит, следовало бы наполнить ее таким вожделением, что она будет вынуждена терпеть его. Но теперь он желал большего. Желал ее. Желал, чтобы она его хотела. Не ради жемчуга. Не ради богатства. Даже не из жалости.

Ах, если бы он по-прежнему оставался мужчиной!

Тогда сумел бы заставить ее кричать и извиваться под его ласками. Сумел бы воспламенить тело… но в сладостной Каллиопе главное — не тело.

Черт побери, он хотел всего!

Рен провел по лицу дрожащей рукой. Щетина оцарапала ладонь. Он и ее нежную кожу оцарапал. Бедра ее, должно быть, горят до сих пор. А ведь он не брился из безразличия к себе. Какая разница, если все равно его никто не видит без капюшона! Но борода только добавляла уродства! С ней он мало похож на человека.

Стоя в дверях библиотеки, он вдруг осознал, что Калли ему нравится. Возможно ли такое, что и он понравится ей?

Но с чего бы? Что он сделал, чтобы заслужить ее доброе отношение?

Мысль была странной и леденящей. Теперь он понял, каким ограниченным стал. Каким эгоистичным. Только и мог думать, что о собственной несчастной судьбе!

Калли пекла пироги и кексы, мыла окна и раздарила всей деревне чертов имбирь, не зная, что он был отравлен. Калли заботилась о своих чудаковатых родителях и буйных братьях и сестрах и теперь заботится о нем.

Шестерни самопожертвования заржавели от долгого бездействия, но Рен упорно думал о том, что может сделать для жены. Не для того, чтобы она любила его. Просто нужно лелеять и беречь эту женщину!

Почти все следующее утро Калли провела за починкой платья. Сидя на освещенном солнцем сиденье-подоконнике, она тщательно заделала порванные рукава и пришила пуговицы, которые вчера долго разыскивала, ползая по ковру. Она уже делала это однажды, когда он неожиданно вошел в комнату и рывком сдернул с нее платье.

Конечно, по всем правилам нужно было бы разозлиться на мужа, но она не могла сдержать улыбку при мысли о наслаждении, которое он ей подарил.

Вспомнив о прикосновении холодной стали, она вздрогнула.

«Я бы хотела, чтобы он проделал это еще раз…»

Дело не в поединке. Не в том, как он срезал с нее платье, — хотя это так возбуждало. Словно сцена из пиратского романа!

Но она думала о мистере Портере. О том, что чувствовала под его горячими ласками. Тогда его руки дрожали от желания, а голос прерывался.

«Интересно, можно ли любить того, кого никогда не видел?»

Она пригрелась на солнышке и захотела спать. Все мысли о наслаждении и шитье, все вопросы стали мешаться в голове.