Когда погибает Роза
Шрифт:
– Зрелый человек не ждёт, когда заботливая мамочка погладит по головке и даст молочка. Он сам способен себя накормить, утешить и развлечь. Он знает, что во взрослом мире нет мамочек, что каждый, живущий в этом мире, прежде всего думает о своих интересах и удовлетворяет собственные потребности. И ты, Роза, не имеешь никакого морального права требовать, чтобы я остался с тобой. Чтобы водил тебя за ручку, кормил с ложечки и убирал за тобой какашки. Потому, что, Виталий Рябов – свободный человек и желает жить, как ему нравится и удовлетворять свои потребности.
– Меня не нужно кормить с ложки и убирать какашки что за бред? Я смогу адоптироваться, врач сказал…
Виталий длинно выдохнул, и, наверное,
– Вот видишь, – теперь в голосе Виталика звучала усталая снисходительность, также предназначаемая пациентам. – Это вновь говорит в тебе твой внутренний ребёнок, незавершённая сепарация от родителей. Ты ждёшь, что я тебя пожалею, хочешь вызвать во мне чувство вины. Как любой эгоистичный ребёнок ты, Роза, даже не подумала о том, что чувствую я. А приятно ли мне будет возиться с инвалидом? Вести с ним общий быт, ходить с ним к своим родственникам и друзьям? Прими свою участь, как данность и не пытайся затащить меня в могилу.
Дверца машины хлопнула, и он уехал. А я осталась посреди серого двора, вслушиваясь в панихиду жирных ворон, вдыхая кисловатый дух ноября, не решаясь сделать шаг к двери подъезда. Отчего-то, мне казалось, что если перешагну порог, то потеряю Виталика навсегда. И стоит железной двери лязгнуть за моей спиной, я начну стареть. Стареть вместе со своими родителями, как в детской сказке о потерянном времени.
Авария, случившаяся пол года назад, разделила мою жизнь на «до» и «после» жирной, уродливой демаркационной чертой. А ведь с самого утра, от предчувствия беды на душе скреблись, даже не кошки, а какие-то мерзкие твари, противными, глумливыми голосами напискивающие различные пакости. Однако, я старалась не обращать на это внимания, оправдывая свою тревогу разбушевавшейся грозой. Дождь, длинными серыми плетями, остервенело лупил по асфальту, растрёпанным от ветра деревьям, крышам домов, спинам, зябнущих на остановках прохожих. Вспышки молний чередовались с громовыми раскатами, я же ловила себя на мысли, что сегодня у меня методический день, и мне не нужно никуда выходить из квартиры. А Виталик как-нибудь доберётся, либо заночует у кого-то из друзей, как бывало ни раз.
Однако, подготовиться к приходу мужа всё равно было нужно. Итак, курица или котлеты?
Телефонный звонок острым кинжалом разрезал тишину, а в голове, писклявый голосок произнёс: «Ну всё, началось».
– Любимая, девочка моя! – Виталик кричал надрывно, каждая нота его голоса была пропитана паникой. – Срочно привези деньги. Слышишь? Прямо сейчас! Иначе, они убьют меня. Только наличкой, родная, умоляю, только наличкой!
Муж быстро продиктовал адрес, затем, раздался сухой щелчок и связь прервалась.
Я заметалась по квартире, комната, прихожая, кухня, ванная и снова кухня, ругая себя за беспомощность, проклятых коллекторов, Виталика, казино и все кредитные организации вместе взятые. Да, муж в очередной раз взял кредит, проигрался и теперь попался в лапы уродов, выбивающих долги любыми способами, от звонков на работу до банального избиения в тёмной подворотне.
Но где взять деньги? Если бы они у нас лежали в прикроватной тумбочке или в старом чайнике, либо водились на банковских картах, то и проблемы не возникло бы.
Набрала номер Светки, слёзно попросила в долг. Та, разумеется, попыхтела в трубку, поругала за расточительность, но пообещала перевести на карту. Пять минут ушло на то, чтобы дождаться перевода, ещё пять на переодевание и завязывание кроссовок, и всё это время в животе сжимался комок, стучало в висках и болезненно сжималось в груди. А в голове, словно мантра, пульсировала одна мысль: «С начала в банк, затем по адресу. С начала в банк, потом, по адресу».
Мазда виляла из стороны в сторону, из окон соседних автомобилей неслись отборные матюги. Дворники не спасали, лишь раздражали своим мельтешением. Дождевые струи щедрым потоком бежали по лобовому стеклу, фары встречных машин слепили глаза, а я с отчаянием понимала, что не справляюсь с управлением. Машина, словно бы жила своей жизнью, окончательно выйдя из-под контроля. Знакомый, и такой любимый рингтон подгонял, торопил, от чего мои руки и вовсе стали слабыми. Виталик! Это Виталик, ему срочно нужна моя помощь, а я курица тупая, никак не могу справиться, выровняться.
Красный, жёлтый… Чёрт, как долго, как безумно, мучительно долго. Ну всё, зелёный! Поехали! Главное, проскочить между джипом и этой уродливой фурой, огромной, пугающей, неповоротливой. Но, моя красотка маневренная, она проскочит. Жму на газ, лечу вперёд…
О том, что мой автомобиль превратился в груду покорёженного красного железа, как моё бесчувственное, окровавленное тело доставали из-под дымящихся обломков, как доктора боролись за мою жизнь, и о том, насколько мне повезло, что все кости остались целы, я узнала лишь позже, в реанимации. Мама дежурила у моей постели день и ночь, Геннадий, наверняка по просьбе мамы, заходил лишь изредка. Хотя, его-то, видеть мне хотелось в самую последнюю очередь. Сидел, молчал, выдавливая из себя какие-то, подобающие случаю фразы.
Перед глазами стояла мутная пелена, сквозь которую я видела не людей, не их глаза, губы, брови, родинки и морщинки, а просто размытые силуэты, облачённые в белое, и пятна вместо лиц.
Операция не помогла, несмотря на то, что её провёл лучший микрохирург области, заслуженный врач Российской федерации.
– Я сделал всё, что мог, – объявил мне седовласый доктор, после проведения осмотра. – Но чудес не бывает, и вы должны это понимать.
– А если в Москву? – робко спросила я, теребя пояс своего халата, спросила и тут же прикусила язык. Понимала, что поступаю бестактно, мол здесь, у нас врачи – придурки, а вот в столице – боги. Но, как человек, у которого только что отняли надежду, вынесли приговор, я нуждалась в, хотя бы иллюзии на маленький шанс, что всё ещё можно исправить.
Захар Андреевич не обиделся, лишь тяжело, как-то уж совсем по-стариковски, вздохнул, зашуршал бумагами на своём столе.
– Для собственного успокоения можете съездить в клинику профессора Фёдорова, однако, я бы не рекомендовал вам рассчитывать на какой-то там результат.
Виталик же, так и ни разу не появился. Он не заходил в реанимацию, и когда меня перевели в общую палату не навещал тоже. На все мои вопросы мама отмахивалась, мол, не об этом думаешь, до Виталика ли нам сейчас, когда произошло такое? А я ждала, сжимала в руках свой смартфон, вскакивала, когда в палату открывалась дверь. Как же мне не хватало его поддержки, его спокойного голоса, его мудрых рассуждений.
Не появился он и после выписки, когда родители привезли меня в нашу с ним квартиру. Тишина жилища показалась мне давящей, зловещей. Тикали часы, гудел холодильник, пахло спёртым воздухом. На всех поверхностях лежал плотный слой пыли. Хотелось взвыть, и только присутствие мамы не давало мне скатиться в безобразную истерику. Я с нетерпением ждала, когда она уйдёт, чтобы вволю нареветься, чтобы оплакать навсегда утерянную жизнь. Мне больше никогда не сесть за руль, не пройтись самостоятельно по улице, не накрасить глаза и губы, не выйти на работу, ведь кому нужен полуслепой учитель? Как стану проверять тетради? Как буду оценки ставить в дневники и журнал? Как за тридцатью балбесами услежу?