Когда погибает Роза
Шрифт:
Да, мне удалось собрать не всё, многое придётся докупить, те же летние вещи, кое-какие косметические средства, но ведь это мелочи. Главное, мы с Виталиком снова вместе. К тому же, муж сам заявил, что взять нужно лишь самое необходимое.
Господи, неужели всё, что происходит сейчас не сон?! Не мои фантазии? Виталик вернулся, всё переосмыслил, решил начать жизнь заново, на новом месте, с новой мной. Кто сказал, что чудес не бывает? Вот же оно – чудо, ведёт машину, пока я дремлю на заднем сидении.
Разумеется, чувство вины перед мамой, нет-нет, да и царапало по сердцу тонким острым коготком,
К тому же, если бы мать вела себя по-другому, если бы хоть немного попыталась меня понять, разве бы я сбежала так подло, втихаря, не оставив даже записочки на клочке бумаги? Она не дала мне другого выбора, а у меня нет в запасе ещё одной жизни, чтобы первую посвятить маме, а во второй начать жить так, как этого хочется мне.
За полгода унылого существования, я успела понять, что жизнь жалкого, беспомощного инвалида, тихонечко сидящего под заботливым родительским крылышком, медленно, но верно меня убивает.
Сколько было сделано звонков на любимый номер! Сколько пролито слёз, когда трубку брала какая-то деваха с омерзительно-бодрым голоском!
–Виталик, выслушай меня! – быстро и сбивчиво кричала я в трубку, когда муж всё же удосуживался её взять. – Вспомни всё то хорошее, что между нами было? Наши поездки на море, наши весёлые посиделки с друзьями, наше знакомство. Неужели тебе не жаль всего этого?
– Роза, повторяю тебе ещё раз, – раздельно отвечал муж, так обычно разговаривают с нерадивыми учениками.– Между нами всё кончено. У меня другая жизнь, в которой нет места сирым и убогим. Вспоминай наше прошлое, обсасывай его, ведь кроме него у тебя больше ничего нет и не будет. А от меня отстань.
Но я не отставала. Звонила, звонила, сама не зная, для чего это делаю. Во мне не осталось ни капли гордости, лишь одно-единственное желание – вернуть Виталика любым способом, шантажом ли, слезами, мольбами. Вскоре, муж сменил номер, а чуть позже, мне заказным письмом пришло приглашение в суд. Виталик подал на развод.
Я трепала нервы мужу, а мама и отчим трепали их мне. Родительский дом превратился для меня в тюремную камеру с комфортными условиями. Мать запрещала открывать холодильник, пользоваться электроплитой, утюгом, брать в руки нож.
– Сломаешь, порежешься, обожжёшься! Ничего не трогай, я всё сделаю сама! – постоянно твердила она. Но с таким же постоянством жаловалась на усталость, боли в суставах и на то, что всё приходится тащить на себе одной. И самое страшное, что я постепенно поверила в собственную ничтожность. Мне, действительно, стало казаться, что ножом я смогу порезаться, утюгом обжечься, а посуду разбить.
– Есть великовозрастная дочь, а толку-то? – жаловалась она отчиму.
Мой мир ограничился до размеров комнаты, жалких, с каждым днём становящихся всё более ненавистными, шести квадратных метров. Я больше не могла читать. Не могла общаться в социальных сетях, не могла самостоятельно выйти на улицу. День тянулся за днём, и каждый был братом-близнецом предыдущего. Мне несколько раз звонили из общества слепых, предлагая записаться в их библиотеку, прислать человека, который смог бы установить на моём компьютере голосовую программу, приглашали на какой-то там концерт. Однако, стоило мне сказать об этом матери, как та раскричалась. Мол, стыд-то какой! Что скажут их с Геночкой друзья и знакомые? Да и таскать меня по всяким богадельням, у неё нет ни желания, ни времени, ни сил.
Отчим, прибавив на всю громкость телевизор, смотрел то новости, то спортивные соревнования, мать гремела посудой либо вязала носочки для любимого Геннадюши.
– Благодари своих родителей, – периодически, заводил шарманку Геннадий за обедом или за ужином. – Мы приняли тебя, кормим и поим, хотя нам- пожилым людям, содержать великовозрастную девицу, не приносящую никаких доходов, не так уж и просто. Но мы любим тебя, по сему- будь благодарна.
– Я отдаю вам свою пенсию по инвалидности. И ты мне не родитель, а просто второй муж моей матери, – как-то осмелилась ответить я. Всего лишь один раз осмелилась, так-как реакция Геночки оказалась непредсказуемой настолько, что его последующие монологи о родительских жертвах, я предпочитала пропускать мимо ушей, хотя и не мимо сердца.
– Тварь! – орал отчим, с силой отодвигая тарелку с супом, не замечая, как содержимое растекается по скатерти, как летят на пол стаканы с компотом, как опасно накреняется стол.
Даже мои, затянутые мутной пеленой глаза смогли заметить, как лицо Геннадия резко побелело, а глаза стали широкими.
– Неблагодарная тварь! – из горла вырывался рык, кулаки, размером с кувалду, стучали по столу, лысая голова на массивной бычьей шее моталась из стороны в сторону. – Убирайся вон из моего дома, предательница! Правильно, когда всё у тебя было хорошо, ты нас бросила, даже не задумываясь, кто нам стакан воды подаст, когда помирать будем. Конечно, член и яйца какого-то хлыща тебя интересовали больше. А, как стала ему не нужна, к родителям вернулась?
– А надо было выбрать твои член и яйца? – невинно поинтересовалась я, копируя Змею особо ядовитую. – Не жизнь, а малина бы у тебя была, правда, Ген? Старенькая бабёнка носки штопает и кашки варит, а молодая в кроватке удовлетворяет. Дурой я была, послушала маменьку, хорошего человека оклеветала, а нужно было, в зале суда всё, как есть рассказать. Так что кто кому должен быть благодарным, Геннадичка?
Отчим хрюкнул, шмыгнул, схватился за сердце и стал медленно оседать.
– Миленький, Геннадюша, – запричитала мать, тщетно пытаясь поднять с пола и усадить своего родненького. Засновала бесцельно по кухне, то вытирая безобразную лужу, образовавшуюся на столе, то переставляя с места на место тарелки. – Она больше не будет. Она не подумавши ляпнула.
И уже мне, так отчаянно, словно решался вопрос жизни и смерти:
– Извинись немедленно.
Пришлось, заливаясь краской, задыхаясь удушливой волной, выдавить из себя слова извинения. Признаться честно, я и сама уже жалела о сказанном. Ведь ещё тогда, после истории с Никитой, мы с мамой поклялись друг другу не поднимать эту тему. Не было ни мальчика Давыдова, ни весеннего вечера на его даче, а значит, и самой этой истории тоже не было. К тому же, хотелось поскорее прекратить безобразие, гадкую демонстрацию собственной силы, власти над двумя слабыми женщинами, детского желания, чтобы пожалели, похвалили, унизились.