Когда приходит ответ
Шрифт:
Но Мартьянов сказал, кивая на макет:
— Недурно бы еще показать…
— Кому же еще?
— Да вот тем — «группе специалистов»…
— Но там же Баскин! — воскликнул Зуев.
— Ну что ж, пусть Баскин и посмотрит, — спокойно сказал Григорий Иванович.
— Значит, в самое пекло? — спросил Зуев.
И они, упаковав макет, отправились «в самое пекло».
16
Город, куда они приехали с макетом, встретил их зноем душного позднего лета. Зуев мрачно философствовал: тащиться с таким ящиком по такой жаре — есть ли
— Подождите, это еще не самое «пекло», — пророчил Мартьянов.
Проектное бюро помещалось, к счастью, в каком-то старом особняке, затененном листвой, со шторами на окнах, обвеваемое настольными вентиляторами. «Пекло» с прохладцей. И опять Мартьянов пообещал:
— Это только преддверье.
«Группа специалистов» была в полном составе. Всем было любопытно, что ж такое привезли академические москвичи. Что за чудо в ящике?
Позже всех появился Баскин. Прошел, не здороваясь, и сел в угол поодаль, отчужденный, в неподвижной позе с каким-то твердым упорством своей крепкой фигуры.
«Он?» — спросил взглядом Зуев.
«Он», — ответил взглядом Мартьянов.
Демонстрация была как демонстрация. Зуев набирал на гнездах схему. Действовал ключами режима. Нажимал кнопку. Списывал показания мигающих лампочек. Нажимал другую кнопку… Мартьянов давал подробные объяснения, рисовал схемы и писал формулы на доске. Все сошло благополучно. Не зря повозился Зуев в номере гостиницы с окончательной отладкой, перед тем как нести сюда.
Демонстрация закончилась, а в комнате бюро тянулось неопределенное молчание. Никто не ахнул от удивления, как рассчитывал Зуев. Никто не спешил высказаться, как предполагал Мартьянов, когда говорил: «Рады поклевать». Молчание.
О, Мартьянов уже сталкивался с таким молчанием! Эти «специалисты» не знали, как же им следует отнестись к тому, что они только что увидели и услышали. И что же этот ящик: остроумная игрушка или всерьез? Новое слово науки? — как провозглашают приезжие академисты. Слишком» много всего сразу. И странная логика, и необычная алгебра, и эти непонятные конституенты. Хотя все средства, с помощью которых это сделано, все электрические детали, наборы реле и искатели, штепсели и переключатели — все давно известно. А вот как все это превращено в логику проектировщика, размышляющего над схемами, — загадка, которую не так легко раскусить Даже при всех объяснениях. Целый мир новых представлений, если они действительно обоснованны, встает горой. И собравшиеся инженеры с осторожностью, с недоверием, с разными чувствами подходили к этой подмигивающей им логике.
Баскин учел момент. Пока другие еще только собирались с мыслями, он уже произносил из своего угла решительный приговор. Резко, сердито, с усмешкой. Он говорил, что эта «машинка» — пустая затея. «Ваш робот…» — стал он называть презрительно. Он говорил, что все это нужно только для оправдания, а не для дела. Для оправдания искусственно высосанной, путаной нелепицы, которая хочет выглядеть наукой. Всю силу своей давней ненависти вложил Баскин в поток обвинительной речи. И сила эта могла, конечно, произвести впечатление на окружающих. Тем более, что, отвергнув «машинку», можно было бы не думать, не ломать голову над непонятными вещами.
Но Баскин переборщил. Он махнул небрежно, проговорив:
— И вообще, кому это нужно? Проектировщики и без того умеют анализировать схемы. Без всяких роботов.
Шумок прокатился среди инженеров.
— Ну, как сказать! — раздался чей-то густой голос. — Известно, на анализе сам черт ногу сломит.
Уж они-то знали, что такое анализ схем. На собственной шкуре. Дни и недели ползком по релейным цепям. А тут обещают за несколько минут без особого труда. И без ошибок. Все-таки подкупает…
Второй голос вдруг спросил:
— А может ваша машина помогать упрощению схем?
Вот это вопрос! Тишина сгустилась в комнате. Упрощение схем… Коренной вопрос всей релейной науки, релейного искусства. Ради упрощения, ради того, чтобы придумать более простую, экономную схему, и бьются умы проектировщиков. Ради возможности упрощений и возникла, между прочим, новая теория. Так что же машина, их логическая машина? Как она отвечает на этот вопрос?
Все ждали, что же ответят приезжие мудрецы. Зуев взглянул на Григория Ивановича. Сказать, что машина рассчитана на анализ схем, а задача упрощения не входит, собственно, в анализ? Сказать, что это уже касается синтеза, составления схем? Правильно, но малоубедительно. Не эффектно. Особенно сейчас, здесь, после такой речи Баскина.
Зуев еще раз взглянул на Григория Ивановича. Да и все глядели на него. Ну что, профессор, теоретик кислых щей? И Мартьянов вдруг мгновенно почувствовал, как здесь все-таки жарко, несмотря на шелест вентиляторов. Они с Зуевым не ставили себе такой задачи по упрощению и не думали о ней. А как же в самом деле? Надо ответить, непременно ответить сейчас же. Придумать и ответить без промедления. Иначе провал.
И вдруг, как бывает в такие минуты…
— Очень просто! — выпалил Мартьянов свою любимую фразу с улыбкой, полной уверенности. — Машину, если хотите, можно использовать в поисках более простой схемы.
Он подошел к макету и показал сам. Набрать на гнездах два варианта. Один, который вы сумели сделать, чтобы он работал как нужно. Другой — новый, в который вы ввели какие-то упрощения. Если подключить оба варианта к одному и тому же выходу в машине, то у вас получается как бы схема сравнения. На каждом новом шагу, при каждой новой комбинации, которые перебирает машина, она покажет, сходятся ли оба варианта на данном конституенте или не сходятся. Иначе говоря: удовлетворяют ли оба варианта одним и тем же условиям работы?
— Если да, смело берите второй вариант — более простой. Схема будет работать, как вам нужно, а ее решение будет более экономным. Хотите, придумайте третий вариант, еще проще, и опять сравните. Очень просто!
Правда, он тут же заметил, что этот путь к упрощениям — путь не прямой, а как бы окольный, но он верный путь. И уж куда более выигрышный, чем продвигаться к простому решению на ощупь, на глазок, как обычно.
— Да вы сами это знаете.
Зуев смотрел на него с восторгом почти спортивного азарта. Ай да Григорий Иванович! Вот это бросок на финиш! Ведь об этом он никогда, кажется, раньше не думал. Никогда не говорили они об этом. И вдруг в одну минуту сообразил. Вот что значит «испытывать идею в самой жесткой обстановке», по словам того же Мартьянова.