Когда пробьет восемь склянок (пер.Исхаков В.Э. редакция 2024 г.)
Шрифт:
— Мы отходим?
— По-хорошему так и нужно было сделать. Но мы остаемся. Просто поднимем и опустим якорь.
Спустя некоторое время Ханслетт вернулся с мешками, куда я засунул резиновую лодку, из которой был уже выпущен воздух, акваланг с грузами, водонепроницаемые часы с большим циферблатом, наручный компас и глубиномер. В другой мешок я спрятал подвесной мотор, подавив желание швырнуть эту проклятую штуковину прямо за борт. Вообще-то такой мотор сам по себе не может вызвать подозрений, но у нас был уже один, закрепленный на деревянной шлюпке, что висела на корме.
Ханслетт включил электрическую лебедку и начал медленно выбирать якорную цепь. При поднятии якоря в четырех местах возникает настоящий грохот: гремит цепь, проходя через трубу клюза, щелкает на каждом звене храповой механизм, гремит барабан, наматывая цепь, и, наконец, клацают звенья цепи, падая в цепной ящик. С клюзом ничего не поделаешь, но если отключить храповик, а барабан и цепной ящик укрыть тяжелым брезентом, уровень шума станет на удивление низким. Притом ближайшее судно стояло на якоре по крайней мере в двухстах метрах от нас — мы вовсе не стремились к тесному соседству в гавани. И без того мы чувствовали себя не слишком уютно в непосредственной близости от Торбея, но отойти подальше не имели возможности: глубина в восемьдесят метров была предельно допустимой при той длине якорной цепи, какой мы располагали.
Я услышал щелчок, когда Ханслетт наступил на палубный замок храповика.
— Якорь поднят.
— Включи пока храповик. Если цепь будет проскальзывать, когда я буду привязывать, мне оторвет руки.
Куском линя я привязал мешки к якорной цепи там, где она покидала клюз за бортом, потом сбросил их за борт так, чтобы они свободно повисли на цепи. — Готово, — сказал я. — Сними цепь с барабана, мы будем отдавать ее вручную.
Восемьдесят метров цепи — после того, как мы опустили этот груз на дно, сил у меня не осталось совсем. Жгучая боль пронизывала шею, с ногой было еще хуже, и кроме того, я смертельно продрог. Я знаю множество способов заиметь красивый здоровый румянец, но работа в одном нижнем белье в холодную, сырую, ветреную ночь на Западных островах, в их число не входит. Но и эта работа, наконец, кончилась, и мы могли спуститься в каюту. Если кому-то захочется узнать, что привязано к нашей якорной цепи, ему понадобится специальное снаряжение и опытный водолаз.
Ханслетт толкнул дверь салона, повозился в темноте, поправляя тяжелые вельветовые занавеси, и после этого зажег маленькую настольную лампу. Она не давала много света, и мы до опыту знали, что этот свет не проникает сквозь вельвет. Меньше всего мне хотелось бы демонстрировать, что мы бодрствуем посреди ночи.
— Тебе следует купить другую рубашку, — сказал Ханслетт. — У этой слишком тесный воротник. Оставляет полосы.
Я перестал растираться полотенцем и взглянул на себя в зеркало. Даже при скудном освещении шея моя выглядела ужасно. Она вся распухла и потемнела, были видны четыре жуткого вида синяка там, где пальцы глубоко впивались в кожу. Синяки были разноцветные — синий цвет, зеленый, пурпурный — и не похоже было, что они скоро пройдут.
— Он схватил меня сзади. До этого он все время тренировался в убийствах и, кроме того, был олимпийским чемпионом по поднятию тяжестей. И еще мне кое в чем "повезло". На нем были тяжелые ботинки.
Я изогнулся в посмотрел вниз на свою икру. Синяк был куда больше, чем те, что на шее, и если в нем и недоставало какого-то цвета радуги, то сразу и не скажешь какого. Поперек икры тянулась глубокая рана, и кровь медленно стекала по всей ее длине.
Ханслетт с интересом разглядывал все это.
— Если бы на тебе не было такого тесного костюма, ты бы умер от потери крови. Давай я тебя перевяжу.
— Нет, обойдусь и без перевязки. Лучше стакан шотландского виски. Не трать времени…— Я попробовал шагнуть. — О черт! Да, пожалуй, лучше перевязать — мы не можем заставлять наших гостей шлепать по щиколотку в крови.
— Ты уверен, что будут гости?
— Я ожидал встретить их уже здесь, когда возвращался на "Файркрест". Гости непременно будут. Кто бы они не были, эти парни на борту "Нантсвилла", но они не дураки. За это время они должны были уяснять, что у меня могла быть только лодка, так что я далеко не уйду. И они должны понимать, что никто не будет просто так совать нос на чужой корабль и обыскивать его. Местные воры не рискнут лезть за добычей на борт стоящего на якоре корабля, это, во-первых. Во-вторых, местные близко не подошли бы к этому месту — Бель-нан-Уаму, Входу в Могилу, и при дневном свете, а ночью и подавно. Даже в лоции сказано, что это место имеет дурную репутацию. В третьих, никакой местный ворюга не смог бы забраться на борт тем же путем, что я, не стал бы так вести себя на борту, и не сумел бы удрать, как удрал я. Местный давно был бы уже мертв.
— Я бы не удивился. Ну и?..
— Значит, мы не местные. Мы чужаки. И мы не могли остановиться в каком-нибудь отеле или пансионе — слишком на виду, сковывает свободу перемещения. Конечно же, у нас есть судно. А где теперь должно быть наше судно? Только не к северу от Лох-Гурона, поскольку недавно радио сообщило о том, что юго-западный ветер достиг шести баллов и вскоре усилится до семи. Ни один корабль, если только его команда не рехнулась, не будет болтаться сейчас у подветренного берега. Единственная подходящая якорная стоянка находится в другом направлении, в сорока милях южнее пролива, то есть в Торбее. И это всего лишь в четырех-пяти милях от того места в устье Лох-Гурона, где стоит "Нантсвилл". Так где они будут нас искать?
— Я бы искал судно, стоящее на якоре в Торбее. Какой пистолет тебе дать?
— Мне не нужно никакого пистолета. И тебе тоже не нужно. Люди вроде нас с тобой не носят оружия.
— Морские биологи оружия не носят, — кивнул он. — Работники Министерства сельского хозяйства и рыболовства оружия не носят. Гражданские служащие вне подозрений. Только нужно хорошо это разыграть. Ты будешь начальником экспедиции.
— Я не чувствую себя достаточно сообразительным для этого. Более того — у меня мало шансов остаться и впредь твоим начальником. После того, как дядюшка Артур услышит все, что я ему должен сказать.
— Но мне-то ты еще ничего не сказал. — Он кончил обматывать мою ногу бинтом и затянул его. — Ну как?
Я попробовал встать.
— Лучше. Благодарю. Будет еще лучше, когда ты вытащишь пробку из этой бутылки. И давай-ка влезем в пижамы — если нас застанут одетыми посреди ночи, это вызовет некоторое недоумение.
Я стал вытирать полотенцем голову так энергично, как только позволяла мне усталость. Один мокрый волос на моей голове может показаться кое-кому весьма подозрительным.
— Нечего и объяснять тебе, что дела плохи, — сказал я Ханслетту. Он налил мне большую порцию, себе поменьше и добавил воды в оба стакана. Замечательный вкус. Такой вкус бывает у шотландского виски только тогда, когда вы перед этим несколько часов занимались греблей, плаванием в холодной воде и при этом вас могли прикончить в любую минуту. — Туда я добрался спокойно. Прятался за мысом Каррара-пойнт, пока не стемнело, а затем стал грести к Бох-Нуад. Там я оставил лодку и поплыл под водой, пока не наткнулся на корму корабля. Да, это был "Нантсвилл". Название и флаг были другие, мачту убрали, белоснежные надстройки выкрасили в серый цвет, но это был он. Но дьявол так подстроил, что именно в это время начался прилив, и мне пришлось минут тридцать бороться с течением. Иногда можно прямо-таки возненавидеть все эти приливы и отливы!
— Говорят, здесь самый сильный прилив на Западном побережье, сильнее, чем в Карибском море.
— Я бы предпочел, чтобы их сравнивал кто-нибудь другой. Мне пришлось целых десять минут набираться сил, цепляясь за руль, прежде чем я смог вскарабкаться по канату.
— Тебе еще повезло.
— Было почти темно. Кроме того, они приняли лишь обычные меры предосторожности, поскольку им и в голову не могло прийти, что на этот раз они имеют дело с сумасшедшим, — добавил я с горечью. — На корме было лишь два или три человека. И вообще на борту их всего семь или восемь. Весь основной экипаж исчез.