Когда пробьет восемь склянок (пер.Исхаков В.Э. редакция 2024 г.)
Шрифт:
— Прошу прощения, джентльмены, — сказал я, — что сурово вас встретил. Мне очень хотелось спать. Может, выпьете что-нибудь перед тем, как отправитесь?
— С удовольствием, — улыбнулся Томас. — Мы бы не хотели показаться невежливыми. Благодарим вас.
Через пять минут они отчалили. Томас даже не заглянул в рулевую рубку — ведь там уже побывал Дюрран. С нами было все ясно. Официальные слова прощания, и они отчалили. Их катер, обводы которого были плохо различимы в темноте, показался мне довольно мощным.
— Странно, — сказал я.
— Что странно?
— Ты можешь сказать, что это был за катер? Ты его рассмотрел?
— Как я мог его рассмотреть? — проворчал Ханслетт. Он спал еще меньше, чем я. — Темнота, хоть глаз выколи.
— Вот именно. У них был лишь слабый свет в рулевой рубке и ничего больше, ни освещения на палубе, ни габаритных огней ни даже навигационных. Разве это не странно?
— Сержант Мак-Дональд провел в этом порту восемь лет. Тебе нужен фонарь, чтобы найти ночью дорогу в собственной спальне?
— У мена в спальне нет двадцати яхт и катеров, которые болтаются на якоре. Ветры и течения не мешают мне, когда я направляюсь в свою спальню. Во всем порту только три яхты зажгли стояночные огня. Нужно же ему хоть чем-нибудь посветить, чтобы видеть, куда его несет.
И у них было чем посветить. С той стороны откуда доносился шум двигателей, сквозь тьму пробился луч прожектора. Он выхватил из тьмы маленькую яхту менее чем в ста ярдах по курсу, затем переместился вправо, осветил другую яхту и вновь устремился вперед.
— "Странно", говоришь, — пробормотал Ханслетт. — Самое подходящее слово в данных обстоятельствах. А что ты думаешь о якобы торбейской полиции?
— Ты разговаривал с сержантом дольше меня. Я в это время был на корме с Томасом и Дюрраном.
— Я бы предпочел думать по-другому, — как-то нелогично сказал Ханслетт. — Так было бы проще все объяснить. Но у меня не получается. Это самый натуральный коп старого покроя и, по-видимому, неплохой служака. Я таких встречал достаточно. Да и ты тоже.
— Да, пожалуй, он настоящий полицейский. И честный, — согласился я. — Это дело не по его части, и он был просто одурачен. Это наше с тобой дело, но нас тоже одурачили. Теперь ясно, что это так.
— Говори только за себя.
— Томас сделал одно неосторожное замечание. Необычное замечание. Ты не слышал — это когда мы были в машинном отделении. — Я поежился, потянуло ночным холодком. — Я не придал этому значения — до тех пор, пока не понял, что они не хотят, чтобы мы опознали их катер. Он сказал: "Суда не совсем по моей части". Видимо, подумал, что задает слишком много вопросов, и хотел оправдаться. Суда не по его части… Таможенник, а суда не по его части… Да они только и делают, что обыскивают суда! Они проводят на них всю жизнь, суют нос во все подозрительные уголки и закоулки, они знают о кораблях больше, чем сами конструкторы. И еще деталь: ты заметил, как тщательно они были одеты? Будто у них кредит на Карнаби-стрит.
— Но таможенники обычно не ходят в засаленных халатах.
— Они не снимали эту одежду двадцать четыре часа. Они уже обыскали тринадцать лодок за это время! Сохранил бы ты острые, как лезвия, стрелки на брюках после такой работы? Или все же похоже, что они только что сняли их с вешалки?
— Что еще они говорили? Что делали? — Ханслетт говорил так спокойно, что я услышал, как стук мотора катера таможенников стих возле пирса. — Проявляли особый интерес к чему-нибудь?
— Они проявляли особый интерес ко всему. Погоди-ка… Томас заинтересовался батареями, тем, что у нас большой резерв источников тока.
— В самом деле? А ты обратил внимание, с какой легкостью наши друзья-таможенники перемахнули на борт своего катера?
— Просто они проделывали это тысячу раз.
— У них у обоих не были заняты руки. Они ничего не несли. А они должны были кое-что нести.
— Фотокопировальный аппарат. Я старею. Технический прогресс их коснулся, черт их побрал! Значит, если наш светловолосый друг не был занят фотографией, он занимался чем-то другим. А ведь и правда, когда он заходил в рубку, у него в руках ничего не было.
Мы двинулись в рулевую рубку. Ханслетт выбрал гаечный ключ в ящике для инструментов, стал снимать лицевую панель нашей радиостанции. Это заняло у него шестьдесят секунд. Пять секунд он осматривал внутренности, потом еще столько же смотрел на меня, и стал завинчивать болты панели на место. Было совершенно ясно, что еще очень долго мы не сможем пользоваться этим радиопередатчиком. Я отвернулся к иллюминатору и стал вглядываться в темноту. Ветер все усиливался, темная поверхность моря начала чуть светлеть, белые буруны бежали с юго-запада. "Файркрест" натянул вздернутым носом якорную цепь и медленно двигался по дуге по действием приливного течения. Я страшно устал, но глаза все еще видели ясно. Ханслетт предложил мне сигарету. Мне не хотелось, но я взял. Кто знает, может это заставит меня лучше соображать. Я удержал его запястье, вгляделся в ладонь.
— Где это ты порезался?
— Я не порезался.
— Да, я знаю. Но у тебя на ладони кровь. Так значит, это Дюрран… Я не удивлюсь, если он брал уроки у профессора Хиггинса [2] . Стандартный южный выговор на "Нантствилле" и северо-ирландский на "Файркресте". Интересно, сколько еще акцентов у него в запасе? А я-то еще подумал, что он начинает полнеть. Да его прямо распирали мышцы. Ты заметил, что он ни разу не снял перчаток, даже когда мы предложили выпить? Не хотел демонстрировать рану от моего ножа.
2
Персонаж пьесы Б. Шоу "Пигмалион". (Прим. переводчика)
— Я лучший наблюдатель из тех, что тебе когда-нибудь попадались. Если меня трахнуть по башке клюшкой, то это я замечу, — зло проговорил Ханслетт. — Но почему он снова не напал на тебя? Побоялся свидетелей?
— Он не мог ничего поделать, пока копы были здесь. Копы-то настоящие, как мы уже решили. Тогда им пришлось бы прикончить и полицейских. Только сумасшедший ни с того ни с сего будет убивать полицейского, а этим мальчикам в разумности не откажешь.
— Но зачем они связались с копами?