Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
— Пойдем, мой дурачок! — засмеялась мама. — Тебе нельзя в священники, потому что священником может быть только брахман по касте, а мы из второй касты — мы кшатрии.
— А кшатрий почему не может звонить в колокольчик?! — Ошеломляющая новость никак не укладывалась в сознании.
Я долго размышлял над этим, потом сказал маме:
— Тогда я, пожалуй, брахманом стану, когда буду большой.
— Ну в кого ты такой глупый у нас? — расхохоталась мама. — Кшатрий не может превратиться в брахмана. Так не бывает.
— Почему не бывает? — Это тоже не укладывалось в моем сознании. Если дети становятся взрослыми, так почему кшатрий
Но дальше расспрашивать маму было бессмысленно. Мы, дети, задаем много вопросов… И очень редко получаем на них ответы. Взрослые ведут себя как боги: захотелось — ответили человеку, не захотелось — рассердились на него. В этом мире трудно быть ребенком.
Мама, по обычаю, обошла вокруг пипалового дерева и, взяв меня за руку, повела за собой. Я знал, куда мы сейчас пойдем, поэтому я радостно зашагал по дороге — она вела за наш городок. Я знал, что дорога длинная, что вьется она среди рисовых полей и перелесков, что поведет она сначала вверх, потом вниз, что мы пройдем двумя деревянными мостками, под которыми страшно рычит вода, а по обе стороны растут сосны, похожие на зонтики. Когда дует ветер, сосны шумят, будто где-то далеко идет дождь.
Это была моя любимая дорога, и я, вырвавшись от мамы, вприпрыжку помчался вперед. Сначала я увидел целую толпу народа на холме под инжиром. Кто-то пригнул большую ветку, и на ней повис раскачиваясь пастушонок. Он пригоршнями рвал инжир и бросал его девочке, стоявшей под деревом. Они громко смеялись, и я подумал, что сегодня же позову Тарон рвать груши.
Радуясь этой мысли, я побежал дальше. На дорогу выскочил заяц, поставил торчком длинные уши, глянул в мою сторону и прыгнул обратно в кусты. Две серые белочки взбежали друг за дружкой на ореховое дерево. Я полез было за ними, но белочки оказались проворней меня — взлетев на самую макушку, они уткнули мордочки в пушистые хвосты и смотрели на меня, будто дразнясь. Мне вдруг захотелось стать белкой, чтоб свободно и без забот играть в лесу, грызть орехи, забравшись высоко на дерево… Но у меня есть родители, и у нас есть дом и пятеро слуг, которые следят за каждым моим шагом. Ох, как трудно быть человеческим детенышем!
Тут подошла мама и приказала мне слезть с дерева. Мама тяжело дышала, лицо у нее было красное. Она долго отчитывала меня за мое несносное поведение, но ведь это же вообще манера всех взрослых: они быстро устают и так же быстро теряют терпение. Ни белки, ни зайцы их совершенно не интересуют. Они вечно хмурят брови, и можно подумать, будто они чем-то всерьез озабочены. Я часто слышу по ночам, о чем разговаривают мама с отцом: вот, мальчик уже совсем большой, пора откладывать деньги… Ни разу еще я не видел белок или зайцев, которые откладывают деньги!
Я слез с дерева и опять побежал впереди мамы. Дорожка круто свернула, и мы как-то сразу очутились высоко на склоне холма. А еще выше склон густо зарос сливой. Ветки самого большого дерева были увешаны сотнями грязных тряпичных куколок. Это был мазар пира Шахмурада, смотрителя мазара звали дядя Рамазани, а его сын Джура был моим лучшим другом. В день полной луны он всегда выходил на дорогу и ждал меня. Пока мама оставалась на мазаре, мы с Джурой играли в прятки среди сливовых деревьев, выискивали в сухой листве ярко-красные упавшие сливы и ели их, а в сочной зеленой чащобе пел соловей, ворковали горлинки и оглушительно трещали скворцы.
Мне нравилось приходить
— Мама, я решил, когда вырасту, стать мусульманином.
Я не понял, что произошло, что дурного я сказал, отчего мама, вздрогнув, схватила меня за руку и сильно ударила по щеке. Так ударила, что я заплакал от боли и ревел всю дорогу до дома. Белочки под деревом видели, что я плакал, пастушонок под инжиром и эта его девочка тоже видели, что я плакал, а моя мама много раз приказывала мне утереть лицо и прекратить рев. Но я заупрямился и плакал нарочно, чтобы весь мир видел, что я плачу. Моя мама бьет меня — и вот я плачу. Я превратился в серую белку, а мама повсюду ищет меня. Я стал зайцем и спрятался, а мама как безумная кружит по лесу. Я соловей в зарослях сливы, а мама бродит вокруг мазара. Так ярко я вообразил себе мамины злоключения, что мне стало мучительно жалко ее, — и я расплакался еще сильнее. Плакал я, пока мы не вошли в дом, и отец, чтоб я успокоился, разрешил мне поиграть в саду.
Именно этого мне и хотелось больше всего. Слезы мои мигом просохли, и я побежал в свой любимый уголок большого сада — там были вкопаны в землю большущие железные перекладины, которые поддерживали виноградные лозы, а вокруг все было оплетено пурпурными бугенвилиями. Я не сомневался, что Тарон ждет меня где-нибудь поблизости от железных арок. Я покричал немного, побегал, поискал и наконец увидел: она залезла на железную перекладину, спряталась там и тайком поедает виноград. Я стащил ее за ногу с перекладины, раскрыл ей рот и начал запихивать виноградину за виноградиной.
— Отпусти! — отбивалась Тарон. — Ты что делаешь? Отпусти же!
Я отпустил ее и объяснил:
— Мы в пастухов играли. Так пастух пастушку кормит инжиром.
— Глупости какие! Один другого за шею обнимает и кормит, так что ли, по-твоему?
— Сам видел. Ну ладно, я тебя кормил, теперь ты меня!
— Нет, сначала ты меня еще покорми! — возразила Тарон.
— Нет, ты! — заупрямился я.
— Тогда давай считаться! — предложила Тарон. Быстро тыча пальцем то в свою грудь, то в мою, она начала считать нараспев:
— Икар-дхукар, волк пришел, и кого же он нашел? Тебя! Ты меня корми виноградом! На тебя пришлось!
Я было задрал голову к высокой железной перекладине, но быстро раздумал и сорвал спелую кисть винограда с самого видного места. Отрывая по виноградине, я начал класть их в рот Тарон и считать:
— Акар-дхакар, волк пришел, и кого же он нашел! Все. Теперь ты меня корми.
А Тарон вдруг выхватила у меня виноградную кисть и побежала. Бегать она умеет. И визжать тоже.
— Не буду! А я не буду! Не буду кормить!
Я погнался за ней. Тарон от меня. И никто не подумал, куда мы мчимся — опомниться не успели, как оба, задыхаясь, стояли перед самой верандой. Мама схватила Тарон за шиворот и дала ей хороший подзатыльник, и еще, и еще!
— Мерзкая девчонка! Скверная неприкасаемая девчонка! Играть с моим сыном в день полной луны![6] Мальчик нездоров, и тебе сто раз было говорено не таскаться сюда! Смотри мне, я тебе все кости переломаю, если еще хоть раз увижу тебя здесь.
Моя мама так разошлась, что и вправду могла бы, чего доброго, Тарон кости переломать, если бы не отец, который пришел моей подружке на выручку.